Несокрушимые
Шрифт:
Троицкие оказались более выносливыми, они нашли в себе силы, чтобы выйти из крепости и прибрать оставленный приступный наряд. У щитов и лестниц лежало множество павших, уже по этому можно было судить, насколько многолюден оказался ночной приступ. Но и своих потеряли немало, особенно монастырских братьев.
Ананий умирал на руках Афанасия. От вновь полученной раны нога распухла, будто сгорала на внутреннем огне, который быстро распространялся по телу. Испытывая страшные мучения, он внешне не подавал вида и перед самым концом нашёл в себе силы, чтобы снять подаренный Антипом крест-распятие и передать монаху.
— Носи на дальнюю дорогу, грудь защищает, проверено...
С этими словами он и кончился. От пострижения отказался, просил лишь похоронить
Так за несколько месяцев исчез весь Селевинский род и те, кто стоял рядом. А сколько было подобных ему!
Пан Зборовский, посланный из Тушина, чтобы противостоять угрозе с севера, засел в Твери. Город не был подготовлен к осаде, сил у пана явно не хватало, он слал Рожинскому гонцов, прося о помощи, и не получал ответа. Зборовский метался, как зверь в клетке, и ругался. Более всех доставалось Брысю, небольшому бойкому пану, быв тему при нём чем-то вроде наперсника, а может, и более того, поскольку вертлявый панский зад и все его ужимки невольно навевали мысль о содомском пороке. Брысь безропотно сносил поношения, наверное, отыгрывался по ночам. Зборовский вообще быстро менял гнев на милость, своим буйством и нетерпеливостью он напоминал Лисовского, но уступал тому в уме и воинском искусстве.
По мере того как разведка доносила об усилении противника, Зборовский всё более тревожился, а подкреплений не было. Вместо них прибыл кзендз Лепинский, невозмутимый и толстокожий. На ругань Зборовского не обращал внимания, сидел и сладко жмурился, как сытый кот, а когда тот всё же выдохся, наставительно заговорил:
— Глупца убивает гневливость, а несмышлёного губит раздражительность. Храброму пану негоже стенать и плакать, уподобляясь женщине. Или он забыл давнее правило, позволявшее держать в повиновении целые народы? Divide et impere — разделяй и властвуй!
Зборовский недоумённо посмотрел на ксендза: конечно, ему льстило сравнение с великими мира сего, в иное время он за такие слова не пожалел бы для сладкоголосого мурлыки самого лучшего вина, но сейчас, когда возникла угроза всему шляхетству, уместно ли говорить загадками и углубляться в исторические экскурсы?
Лепинский понял его недоумение и продолжил:
— Шведское войско не торопится воевать, оно топчется на месте, ожидая обещанной платы. Никаких иных интересов, кроме денежных, у него в этой стране нет. Так не попытаться ли нам перекупить славных вояк?
— Где мы возьмём деньги? — воскликнул Зборовский. — Или святой отец привёз с собой мешки с золотом?
Ксендз смиренно покачал головой.
— Мы скромные Божии слуги, откуда у нас оно? Но я привёз письмо к шведскому генералу, в нём говорится, что людям одной апостольской веры не годится воевать друг с другом, что для вящей Божией славы лучше обернуть оружие против еретиков. Пусть шведы помогут посадить на русский трон законного царя Димитрия и тогда получат во многажды более того, что предложил им Шуйский.
Зборовский схватил письмо, впился в него глазами.
— Но я не вижу здесь никакой подписи!
— Подпись поставишь ты, — сказал Лепинский, — генералы договариваются быстрее политиков. Ты пошлёшь письмо с доверенным человеком, начнутся переговоры, тем временем подойдут подкрепления, и со шведами можно будет говорить другим языком.
— Делагарди не так прост, и у шведов здесь не только денежные интересы, они уже выторговали Ливонию, Корелу...
— Что за важность, посулим вдесятеро больше, а кроме того, учти, что там много разного народа: немцы, англичане, французы, голландцы... этими я займусь сам. Тебе даётся случай стать спасителем нашего дела и прославить себя во веки веков. Подписывай!
Последнее слово ксендз произнёс таким решительным тоном, что Зборовский более не медлил, да и в роли спасителя он до этой минуты себя ещё не видел. В качестве посланца к шведскому генералу был направлен Брысь, которому наказали во всём слушаться Лепинского.
Союзники стояли на берегах
Понятно, что приезд ксендза Лепинского, его проповеди и призывы отстать от Шуйского падали на благодатную почву. Многие воеводы советовали Делагарди прислушаться к его словам или по крайней мере покрепче требовать того, чтобы Москва скорее выплатила договорное жалование. Делагарди видел, что его русский друг и так делает всё возможное: обращается к городам, монастырям и богатым людям с просьбой собрать деньги, чуть ли не ежедневно шлёт гонцов к Шуйскому и не получает никакого ответа. Наконец Скопин решился на отчаянный шаг: самолично выполнить одно из договорных требований — уступить шведам Карелу и город Кексгольм, на что именем царя отдал соответствующее распоряжение, а также обязался княжеским словом в течение месяца расплатиться с войском. Делагарди согласился на отсрочку, дело закончилось шумным пиром, на котором юные полководцы решили более не мешкать с началом боевых действий. Теперь следовало прекратить шатание в войске, Делагарди сделал это с примерной решительностью: пригласил к себе воевод и велел привести посланцев Зборовского. Обрадованный Брысь источал саму учтивость, закатывал глаза и делал свои ужимки, чем вызвал презрение молодого, не привыкшего к столь неестественной лести военачальника.
— Я пришёл сюда не спорить о Димитрии, — оборвал он Брыся. — Ты поляк и ходишь по чужой земле, пусть оружие докажет правомерность этого.
— Твоя милость тоже на чужой земле, зачем же нам оставлять в ней свои кости, — попытался спорить Брысь и как-то отвратительно вильнул задом.
— Затем, чтобы не позорить достоинство воина. Я слышал, что твой Димитрий виляет так же, — брезгливо сказал Делагарди и приказал: — На кол его! А святой отец пусть посмотрит, как мы расправляемся с позорниками и расскажет о том своей пастве.
Союзное войско двинулось к Твери, Зборовский вышел навстречу. Неприятель развернулся у него на глазах: справа финны, в центре немецкая пехота, слева конные французы и шведы, за ними Скопин со своими пешцами. Зборовский с тревогой наблюдал за ними — слишком много пушек и пищалей против его гусар. Раздались первые выстрелы, но тут, заглушая их, раскатился гром, и внезапно грянула гроза. Дождь превратился в ливень, порох вымок, стрельба поневоле прекратилась. Польские гусары устремились к пушкам в надежде овладеть ими, французы смешались, напёрли на москвичей, те расстроили шведов. Хуже всего повели себя финны и немцы: увидев начальный беспорядок в войске, они бросились к шведскому обозу и начали грабить. Шведы, ещё державшие неприятеля, побежали защищать своё добро. Напрасно пытался остановить их доблестный Делагарди — получив три раны, он был вынужден отступить тоже. Но погода держала нейтралитет, за стеной ливня уже ничего нельзя было увидеть, кони падали, Зборовскому, тоже раненному в бедро и едва не пленённому, не удалось закрепить победу, пришлось отойти за городские стены.