Несомненно ты
Шрифт:
Он открывает багажник, и мы вытаскиваем вещи, чтобы занести в дом.
К тому времени, как мы заносим всё внутрь и распаковываем, уже темнеет.
— Думаю, мне пора спать. Поговорим завтра, — предлагает он.
Я обнимаю его.
— Конечно. Я тоже устала. Люблю тебя.
— И я, милая.
4 сентября 2010 г.
Мы вдвоём выходим на прогулку со Сворли. Моему папе нужно каждый день выполнять небольшую комбинацию упражнений. Позавтракав, мы садимся во дворе, истощённые после небольшого
— Итак... этот парень...
— Лотнер, — поправляю я его.
Папа кивает.
— Лотнер... он уже принял ответственность за всё это?
Я глажу себя по ещё несуществующему животу.
— Я не сказала ему...
— Ты что? — голос отца поднимается на октаву выше.
Я выставляю руку вперёд.
— Дай мне закончить.
Он опирается на спинку стула, губы превращаются в тонкую полоску.
— Я не сказала ему, потому что мне нужно понять, что делать и говорить, чтобы он в итоге не вернулся ко мне из жалости. Даже если мои мечты разбиты точно так же, как и мамины, это не означает, что я должна осесть с тем, кто не любит меня.
Брови папы сходятся на переносице, и, поджав губы, он качает головой.
— Ох! Подожди минутку. Почему ты так говоришь?
— Говорю что?
— Что мечты твоей мамы были разбиты. Почему вообще у тебя сложилось такое впечатление?
Я сглатываю, чувствуя, как в горле образовывается ком.
Прошло почти десять лет, я была маленькой, но всё ещё слышу её голос, её злость, её лихорадку.
— Вы с мамой ругались. Было поздно, и Эйвери уже спала. Но я нет. Я сидела на верхней ступеньке, а вы были на кухне.
Папа поник, а голова опустилась так, будто он знает, что я собираюсь сказать. Будто он помнит.
— Вы ругались из-за денег. Она говорила, что ты должен был выбрать другую профессию, если ожидал, что она будет сидеть дома, босая и беременная. А ты ей сказал, что она тратит слишком много денег на себя... меня… и Эйвери, — мой голос дрожит, и несколько слезинок катятся по щеке.
— Сидни, не... — напряженный измученный взгляд отца причиняет практически такую же боль, как и эти воспоминания.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на бассейн.
— Ребёнок «медового месяца», — смеюсь я, вытирая слёзы и качая головой. — Допускаю, что при вашем мировоззрении лучше говорить, что я была ребёнком медового месяца, чем внебрачным ребёнком.
— Пожалуйста, Сидни, не...
Я выставляю руку вперёд.
— Я была слишком мала, чтобы всё полностью понять. У меня заняло много лет соединить это всё у себя в голове. Она сказала, что залетела и что ты украл её будущее, сказала, что ты сделал так, чтобы она стала зависеть от тебя, — ещё больше слёз градом катятся по щекам. — Ты сказал, — выдавливаю я, губы дрожат. — Ты сказал, что она вела себя, как шлюха, до того, как ты спас её от людского презрения, — всхлипываю я. — Затем я услышала, как что-то разбилось, и убежала обратно к себе в комнату.
Он протягивает ко мне руку, но я качаю головой и отодвигаюсь от
— Ты можешь себе вообще представить, как я себя чувствовала, когда смысл той ссоры стал мне понятен... слово за словом?
Папины глаза покраснели и стали полны слёз от сожаления.
— Это был долбаный удар ниже пояса, когда я узнала, что значат слова «залетела», «шлюха» и «презрение»!
Он сжимает челюсть. Знаю, что обидела его своими словами, но мне всё равно.
— Сидни, мне так жаль... — у него льются слёзы.
Приглаживая волосы, я прерывисто вздыхаю и вытираю лицо от слёз.
— Не надо. Я больше не злюсь. Я никогда не хотела, чтобы ты знал, что я была в курсе того разговора, но сейчас всё изменилось. Я так устала от того, что никто не понимает меня, и почему я так стремилась хоть что-то из себя представлять. И это не только рак. Это всё вместе. Я ненавидела маму за то, что она обвиняла тебя, и ненавидела тебя за то, что ты обвиняешь её. Позднее я поняла, что больше всего я расстроена из-за вас обоих. За то, что вы поженились из-за какой-то менее замечательной причины, — я снова смотрю на папу. — Я никогда не хотела ни от кого зависеть. Я никогда не хотела приносить в жертву своё самоуважение и свои мечты. Я никогда не хотела «оседать» с кем-то.
Он снова тянется за моей рукой. В этот раз я позволяю ему это сделать.
— То, что ты слышала той ночью, становится кульминацией тех эмоций, что копятся годами. Когда всё происходит не так, как мы себе представляем, легче найти козла отпущения, чем посмотреть на себя в зеркало. Как бы я хотел знать, что все эти годы ты вынашивала всё это в себе. Ты пыталась сложить мозаику, в которой не доставало частей.
— Что ты имеешь в виду? — я наклоняю голову набок.
— Это сложно объяснить, просто были некоторые ситуации...
— Скажи мне! Боже, я уже взрослая, я могу справиться с этим... скажи мне, пожалуйста, правду.
Он вздыхает.
— И у твоей мамы, и у меня были личные проблемы, с которыми мы разбирались, когда встретились. Возможно, это частично и привлекло нас друг к другу. Я сходил с ума по ней, она была искушением для меня, — он отводит взгляд, будто его смущает признать то, что мама привлекала его физически. — Ты была зачата, так как я считал, что предохраняться было чем-то более греховным, поскольку это было запланировано, — он кривится. — Затем мы узнали, что твоя мама беременна, я сразу же хотел жениться на ней, чтобы казалось, что ты была ребёнком «медового месяца». Но твоя мама хотела...
Голова опущена вниз, взгляд устремлён на меня, а боль в глазах слишком ощутима. Он ещё ничего не говорит, но я уже слышу его мольбу о понимании, поэтому ему не приходится произносить ни слова. От осознания у меня мурашки идут по телу, а сердце ухает вниз.
«Залетела». «Спас от презрения».
— Она хотела сделать аборт.
Он сжимает мою руку сильнее и отвечает, кивнув лишь один раз.
— Была ли я её первым ребёнком?
Он качает головой.
«Шлюха».