Несостоявшаяся свадьба
Шрифт:
— Если не хочешь ты, я сама позову его.
Сквозь открытое окно Хоуп слышала урчание лодочного мотора. Жить рядом с гаванью означало постоянно подвергаться воздействию шумов, связанных с ее кипучей деятельностью, — гудки и сирены, удары колокола, лязг якорных цепей, постукивание судовых двигателей, крики чаек, дерущихся из-за добычи, а совсем близко от дома — шарканье борта ялика Лоуренсов о причал. Активность рыбаков и яхтсменов в гавани с наступлением лета возрастала до угрожающего предела.
— Подумай и скажи, — продолжала Аделаида. — Я считаю, что мы должны учесть и его пожелания. Это ведь, в конце концов, его церковь.
Хоуп
В последние месяцы она пришла к выводу, что только преподобный Уитни способен отыскать ответы на несметное число вопросов, которые вертелись у нее в голове. Он был единственным, с кем Хоуп могла говорить абсолютно открыто, не стесняясь, и кому можно было полностью доверять. Он выслушивал ее исповеди и старался помочь ей освободиться от груза ее прошлого. Он поддерживал в ней надежду, что через веру она обретет душевный покой. Найдя в преподобном Уитни близкого по духу человека, Хоуп легко поддалась его влиянию и сделала церковь центром своей жизни. Подобно многим заблудшим созданиям, она нашла здесь убежище.
— Тедди хочет устроить для тебя свадебный ленч. В клубе на взморье, как я поняла. Сообщи ей, кого ты хочешь пригласить, кроме подружек невесты и членов семьи.
— На самом деле я не очень… — начала было Хоуп, но мать не дала ей договорить:
— Тедди хочется внести свою лепту в семейное торжество. Позволь ей это сделать. Так или иначе, мы все равно должны где-то собраться.
Хоуп промолчала. Меньше всего ей хотелось накануне своей свадьбы сидеть под выцветшим тентом Приморского певческого клуба, оплота геронтологических представительниц Северного побережья, и под бдительным оком бабушки запихивать в себя угощение из четырех блюд. Она любила Тедди и была в долгу перед ней. Бабушка хранила ее секреты, которыми Хоуп не могла поделиться больше ни с кем в целом мире, но теперь, когда столь близок знаменательный день, рискованно было встречаться с Тедди на публике. Та могла вдруг разоткровенничаться или невзначай обронить что-нибудь секретное.
— Мы еще должны съездить в Бостон. Присцилла ждет, — напомнила мать. — Кстати, твое платье готово ко второй примерке. Когда тебе удобно?
— Реши сама, — равнодушно откликнулась Хоуп.
Аделаида наклонилась к дочери и сняла очки.
— Твое настроение, поверь, не остается незамеченным, — предупредила она дочь и тут же смягчила тон: — Пожалуйста, Хоуп, скажи мне, что у тебя не так… Все-таки я твоя мать.
«Да, ты моя мать, — подумала Хоуп. — Но как ты понимаешь эту свою роль?»
Она не знала, как откликнуться на материнский призыв, и с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Хоуп надеялась, что приготовления к свадьбе, совместные хлопоты, возня с мелочами, проблемы с подвенечным платьем и нарядами подружек невесты сблизят их, восстановят связь матери с дочерью. Поэтому она и дала согласие на проведение свадебного торжества в родном доме.
Но вышло так, что ей не удалось пробудить в себе интерес к самому вроде бы важному событию в своей жизни, а одержимость матери деталями предстоящего торжества вызывала в ней глухое раздражение. Она ощущала себя куклой, которую сначала наряжают, украшают цветами и ленточками, а потом усаживают на свадебный
Ей неоднократно хотелось собраться с духом и высказать матери в лицо все, что накипело у нее внутри, но каждый раз, когда Хоуп начинала говорить, все заготовленные фразы куда-то мгновенно улетучивались. Впрочем, после стольких лет отчуждения и всего того, что с ней происходило, откровенный разговор был невозможен. Если ее мать до сих пор ничего не поняла, то и говорить им было не о чем. Хоуп ненавидела себя, когда в очередной раз произносила:
— Мне все равно. То есть я имела в виду, что то, что тебя устраивает, то и мне подходит.
Аделаида удовлетворенно кивнула.
— Значит, скажем так — десять утра. — Она положила ладонь на руку дочери, вероятно думая, что этим передаст ей свое материнское тепло. — Я сегодня играю в бридж у Мэгги, но могу извиниться и отменить партию, если я тебе нужна. Я хочу, чтобы ты знала — мать всегда с тобой рядом и готова помочь.
«Прекрасно. Но только почему такое желание проснулось сейчас, а не раньше?» — с горечью подумала Хоуп, но вслух произнесла совсем другое:
— Я в полном порядке, правда. Тебе незачем ломать свои планы.
Она даже ободряюще улыбнулась матери, что далось ей нелегко. Ее снедало непреодолимое желание уединиться в ванной и поскорее извергнуть из себя те два крекера и вареную морковку, что она съела, поддавшись минутной слабости. Удастся изгнать их из своего организма через пятнадцать минут после приема пищи или крекеры уже были переварены, оставалось только гадать. Но попытаться следовало.
3
Джим Кэбот ступил за веревочное ограждение поля для игры в поло, где восемь лошадей метались в свалке, разбрасывая по сторонам клочья травяного газона и комья земли. От стука копыт закладывало уши. Гнедой конь с ходу врезался в серого в яблоках, и его всадник в зелено-красном свитере рискованно опрокинулся, едва удержавшись в седле. Пена пузырилась на лошадиных мундштуках, а ухоженные шкуры блестели от пота.
Джим обозревал толпу, находя взглядом знакомые лица на своих привычных местах. Роберт Хантингтон-старший в фуражке Охотничьего клуба и желтом кашемировом пуловере стоял рядом со своей прелестной супругой-блондинкой, супругой под номером четыре. Впрочем, некоторым оправданием Роберту служило то, что номер третий покинула его ради ландшафтного дизайнера, работавшего над их же парком. После развода с и без того пострадавшим мужем она заимела в собственность этот самый парк и еще и дом в придачу, что выглядело уже совсем печальной пародией на закон и справедливость, но суды по разделу имущества бывших супругов почему-то всегда предельно жестоко относятся к мужчинам.
Рядом с Хантингтонами стояли Тейлоры — Клифф и Банни, она в темных очках. Их продолжающееся увлечение поло и постоянное присутствие на соревнованиях удивляло многих. Ведь их старший сын погиб здесь же, на этой площадке, получив удар по голове деревянной клюшкой. Виноват был аргентинский защитник. Южноамериканцы вообще отличались агрессивной манерой игры, что нередко приводило к трагическому исходу.
И, конечно, тут как тут был Рэй Бёрджес. Ему уже наверняка подвалило под девяносто, но в любую погоду, в дождь или в жару, он неизменно появлялся на трибуне со своим зеленым в белую полоску складным стульчиком и с шейкером, полным ледяного мартини.