Несостоявшееся убийство
Шрифт:
— Ничего.
— Значит, всё нормально.
— Да.
— Очки нам втираешь: набрал на свалке продуктов и давай докладывать, что поймал убийцу.
— Я работаю, — пытался оправдываться Хлебников.
— Молчать! — выкрикнул полковник. — Вечером мне доложите, что сделано. Версии мне не нужны. Доложите, что конкретно сделано. Вы, мне кажется, работаете с прохладцей. Этого больше не будет. Понятно?
— Так точно! — вместе выкрикнули Аверьянов с Хлебниковым.
— Твоя версия, Аверьянов, мне нравится. Будем её разрабатывать по полной программе. Об этом я доложу выше, — полковник
— Так точно.
— Пошли вон.
Аверьянов с Хлебниковым пулей вылетели из кабинета начальника.
Подводить итоги они направились в кабинет Аверьянова.
— Что будем делать? — спросил Хлебников.
— Будем разрабатывать дворянское собрание.
— Собрание так собрание, проработать их нужно. Давно пора вихри враждебные на них напустить. Тут я после обыска из дома Волынских принёс тебе вещдоки. Просмотри их. Там много разного рода документов. Есть интересные.
— Посмотрим, а ты дуй в собрание, строже с ними. Не церемонься. Распиши всё, как есть, если будут возмущаться, то обещай им международный скандал. Дворяне — убийцы детей. Я думаю, это им не понравится. Поэтому пусть начинают сотрудничать со следствием. Это зачтётся.
— Не волнуйся, уж я их разлажу по полочкам, — Хлебников ударил кулаком о ладонь. — Они у меня враз расколются.
— Вот и славно.
— Да, забыл, твой журналист куда-то пропал. Я его с утра хотел вытащить, но не нашёл. Может, ноги сделал?
— Это ты упустил, ищи, где хочешь. Он много знает, может многое рассказать.
— Всё, я погнал.
— Гони.
Оставшись один, Аверьянов принялся раздирать изъятые в доме Волынских бумаги.
Бумаг было много: два огромных опечатанных липкой лентой чёрных пакета для мусора. Высыпав содержимое пакетов на пол возле стола, Аверьянов принялся рассматривать каждую бумажку.
Несмотря на множество различных документов, Аверьянова ничто не заинтересовало. Он каждый просмотренный листок небрежно бросал в пакет. Единственно, что вызвало некоторое любопытство следователя, была выполненная на ксероксе копия рисунка. Он включал в себя изображение пронзённого молнией стилизованного двуглавого орла, на груди которого была изображена колонна, увенчанная секирой. Поле вокруг орла было заполнена квадратами, в центре которых помещалась свастика.
«Интересное изображение, — подумал Александр. — Что за изображение, и для чего оно хранилось у Волынских?»
Не найдя ответа, Аверьянов свернув интересный листок и засунул в карман, продолжив просмотр бумаг.
Среди изъятых документов Аверьянов обнаружил письма Александера к Волынским. Их было около десятка.
Чтение писем было прервано вошедшим в кабинет Хлебниковым.
— Ты чего так быстро? — удивился появлению коллеги Аверьянов.
— Всё в порядке.
— Что значит, в порядке? — откинувшись в кресло, переспросил Аверьянов. — Ты так отвечаешь, будто машину починил, а не провёл беседу с графьями.
— Графья уже в камере, — с нескрываемой гордостью доложил Хлебников. — Мы тут с ними беседовать будем.
— Как в камере?
— Вот так.
— Ты с ума сошёл!
— Может, я никогда на него не забирался, — отшучивался оперативник.
— Объясни
— Что объяснять, объяснять нечего, — Хлебников сел на край стола перед следователем и начал рассказ. — Приехал я к этому Скворцову-Писареву. Он, гад, со мной и разговаривать не хочет. Адвоката стал ждать. Видите ли, у них свой адвокат. Без него он никуда, боится происков властей против него, защитника монархии. Наговорил мне всего. Я не выдержал, сгрёб его в охапку и в камеру. Пусть посидит, борец за монархию, парашу понюхает.
— Ты точно дурак, — от волнения Аверьянов встал из-за стола и начал прохаживаться по кабинету. — Это же пахнет скандалом, ты в своём уме? Забрал человека из дома и в камеру. Юра, это же не бомж какой-нибудь. Это уважаемый человек, при деньгах и связях.
— Камера, она не только для бомжей.
— Ты как его закрыл?
— По мелкому хулиганству.
— Как по мелкому? — ещё более удивлялся поступку товарища Аверьянов. — Ты его из дома забрал и закрыл по мелкому. Протокол подделал? Он же сразу в прокуратуру побежит, жалобу строчить.
— Пусть строчит, через трое суток.
— Почему через трое?
— Я его уже осудил у мирового судьи, — потирая руки от удовольствия, сообщил Хлебников.
— Не понял, — рухнул в кресло растерянный Аверьянов. — Он, что в суде не противоречил тебе?
— Да ну, выл как сирена, — засмеялся Хлебников. — Оправдывался, как мог. Взывал к справедливости, но кто его стоны слушать станет?
— Ты хочешь сказать, что, зная твои незаконные выходки, судья был на твоей стороне. Не верю. Только недавно по тебе проверка закончилась. Тебе же выговор влепили. За такие же фокусы, но там был простой обыватель, а тут предводитель дворянства.
— Не обыватель, а жулик, — поправил оперативник.
— Какая разница.
— Большая.
— Подведёшь ты меня под монастырь.
— Знаешь, за одного битого двух небитых дают.
— Ну.
— Подковы гну.
— Не смешно.
— Я когда его за решётку в машине закинул, смотрю, в салоне веник. Водилы, когда смену сдают, в машине прибираются.
— При чём тут веник?
— А при том, что я решил его использовать.
— Веник?
— Я этим веником в окошко начал тыкать, этому графу в лицо. Раз ему по морде, два. Он сначала отмахивался, но я довёл его до полного бешенства. Когда мы подъехали к суду, Скворцов был уже просто орёл-стервятник. Бился об решётку, словно хищная птица о клетку. Тут нам подфартило: судья был на улице. Я выпустил этого мелкого хулигана из собачника, он, как коршун, набросился на меня с кулаками. Я еле отбился. Мы всеми его едва успокоили. Настоящий драгун.
Хлебников прервался, весело посмотрев на корчащегося от смеха Аверьянова.
— Чего ржёшь?
— Ты жучара.
— Я пострадавший, мне судья так и сказал. Он, как увидел этого пернатого хищника, сразу заорал, будем привлекать к уголовной ответственности. Я его еле уговорил, чтобы ограничились административным наказанием. Теперь этот скользкий тип в камере. У него там вся спесь дворянская спадёт. Из него верёвки вить будем. Он любые показания даст.
— В камере, говоришь? — сквозь смех пробурчал Аверьянов. — Это хорошо.