Несовершеннолетняя
Шрифт:
Из-под угора, белый от тумана, выехал всадник. Зорька пригляделся, узнал председателя.
— А, это вы тут! — сказал Лазуткин, подъехав к Зорькиному огоньку. — Пошто в стане не ночуете? Холодно ведь.
Он спрыгнул с лошади и присел рядом с Зорькой. О Марианне он уже слышал, но видел ее раньше только мельком.
— Это, князь, значит, суженая твоя?
— Ага, — серьезно сказал Зорька. — Она со мной четвертое воскресенье боронит. Гляди, трудодни за ее не зажиль. — И, воспользовавшись моментом, попросил: —
Председатель, храня улыбку, раскуривал от уголечка.
— Правильно, нужно законы соблюдать.
— Какие еще законы? — угрюмо спросил Зорька. — Выходит, закон против, чтобы любовь была?
— Любовь! А не хочешь ли обождать? До законного совершеннолетия?
— Научил! — Зорька еще больше нахохлился. — А там через год мне и в армию призываться. Что же я, для дяди женюсь?
Председатель уже не слушал Зорькино ворчание. С веселым прищуром он разглядывал Марианну.
— А ты что же молчишь все время? Ты не немая?
— Нет, — ответила Марианна. — Но ведь вы меня ни о чем не спрашиваете. В общем, как все мужчины…
Лазуткин удивился даже:
— Ты скажи, она какая! Серьезная, оказывается, дамочка. А не погодить ли тебе замуж, пока росточку наберешь?
— А я и не тороплюсь замуж, — независимо сказала Марианна, но все-таки оглянулась на Зорьку. — Просто он с вами шутит.
У полевого стана заколотили палкой по подвешенной рельсе. Ветер, налетевший невесть откуда, густо обсыпал черную землю белым цветом облетающей черемухи.
— Рано мы встали, да мало напряли, — заметил Зорька, первым поднимаясь с земли. — Ты, Лазуткин, посиди, покарауль мою райскую птицу, — он кивнул на Марианну, — а я напоить сгоняю.
Он распутал лошадей, сел на лазуткинскую низенькую кобылу и погнал звонко топающих коней в белый, еще не развеявшийся туман.
Марианна и председатель остались вдвоем.
— Ишь ведь, что Светозар твой говорит! Может, и правда тебя шапкой накрыть, чтобы не улетела?
Теперь уж Марианна разглядывала этого сорокалетнего веселого мужика, от которого крепко пахло самосадом и ночным полем.
— А я вас вспомнила, — застенчиво сказала она. — Когда я была маленькая, вы к нам приходили.
Лазуткин покачал головой:
— Не можешь ты, мила дочь, меня помнить. Я прошлой зимой только из армии воротился. В Германии служил. Это ты моего покойного брата помнишь. Его под Кенигсбергом убило. Он Федор был, а я Нестер.
— Вы очень похожи, — глядя в серо-голубые лазуткинские глаза, удивленно сказала Марианна.
— Чай, родные братовья. Так-то вот, товарищ девочка! И Лазуткин, придвинувшись близко к Марианне, ткнул ее легонько в бок своим крепким, как каменным, пальцем.
— Оно бы все ничего, — сказал он, оглянувшись в ту сторону, куда ускакал Зорька. — Светозар у нас парень первый сорт. Только
— Это правда, что у нее муж был князь? — осторожно спросила Марианна.
Лазуткин вдруг зло прищурился и сплюнул.
— Ханурик он, а не князь! Навязался бабе на шею да сгубил ни за што. Была человек как человек, работница…
— Разве он ее не любил?
— А что же ему не любить? Может, сколько-то и любил, да она сама боле того в голову забрала. У нее свой мужик хороший был, из тихих тихий. А ее вон куда рвануло!
Марианна невольно вспомнила страшные слова Зорькиной матери о муже: «Он бы Зорьку придушил, да я схоронила его у одной баушки». Но тут же вспомнились и другие слова: «С тех пор одна сижу, а после Валерьяна моего Евгеньича другого мне не надо».
— Знаете, — задумчиво сказала она Лазуткину, — все-таки бывает на свете сильная любовь. Когда от разлуки даже сходят с ума. Вот, например, есть такая французская писательница Жорж Санд…
— А! — махнул рукой Лазуткин. — Какой к лешему Жорж! Не забивай ты себе голову. Вы, женщины, на этот счет…
Тогда Марианна, чтобы он не заподозрил ее в легкомыслии, решила признаться:
— Знаете, мне очень хочется стать учительницей. Для первого класса, где маленькие… — Она засмущалась и добавила: — Потому что, наверное, я сама такая маленькая и останусь…
«Умненькая девчонка-то, — подумал Лазуткин, — науки хочет. А у меня вон две халды растут — все вечерки да посиделки, а из пятого никак в шестой не перевалят…»
Зорька подогнал лошадей. Они трясли мокрыми мордами и бодро фыркали. Лазуткин подтянул подпругу у своей кобылки и сунул сапог в истертое стремя.
— Насчет с завода уволиться — это я помогу. Я тут сам заинтересованный. А с женитьбой погодите. Я еще в действительной был, нам в театре постановку показывали. Там парень один все заявлял: «Не желаю учиться, а желаю жениться!..»
— Ладно, — сердито перебил Зорька. — Поезжай от греха. — И крикнул вслед председателю: — Так я возьму нонче кобылку-то, Лазуткин?
Тот махнул рукой: ладно, мол.
Зорька зауздал Буланого и завел в постромки плуга. Обротал и матку, возле которой крутился жеребенок, впряг в борону и кинул на влажную спину лошади свой пиджак вместо седла.
— Ну, садись, — сказал он Марианне. И подсадил ее под пятку.
В первый раз, когда она боронила с Зорькой, Марианна пробовала ходить за бороной, но разбила ботинки, спотыкаясь о крутые комья. Потом Зорька уговорил ее сесть верхом. Кобыла была смирная, послушная, но хребет у нее был острый, жесткий, так что и Зорькин пиджак плохо выручал.
Зорька прошел с плугом два гона. Потом махнул Марианне рукой, и она, неуверенно задергав поводьями, направила покорную кобылу на поднятую Зорькой, исходящую паром полосу.