Неспособный к белизне

Афанасьев Иван Борисович

Свидетельством помешательства сановного старика считали его страсть к науке. Точнее, к распространению знаний. За свой счет он приглашал в столицу королевства крупнейших ученых со всего мира для проведения одной-двух лекций, на которые допускались все желающие. Но допуск этот маркиз осуществлял самолично, беседуя с каждым претендентом. Возможно, когда-то эти беседы и преследовали конкретные цели, но со временем превратились в чистую формальность, обязательный, но ни к чему не обязывающий ритуал. Во всяком случае, он нисколько не удивился, что

некий боец погла обуреваем желанием приобщиться тайн мироздания. Он лишь благосклонно кивал, выслушивая Юрия, и изредка вставлял в его монолог неоконченные дребезжащие фразы.

Не важно, был ли герцог в здравом рассудке или повредился в уме, посещение его завершилось вручением Юрию пластиковой карты, дающей право на вход в Королевскую Библиотеку. Правда, скоро выяснилось, что на заранее объявленную лекцию заезжего научного светила пускали всех желающих, и с карточкой маркиза, и без нее.

Кондрахин чуть-чуть опоздал, и с трудом отыскал себе место: как и в большинстве земных студенческих аудиторий таковое отыскалось на первом ряду, в двух метрах от докладчика.

Им оказался сухощавый белвед, достигший по земным понятиям лет семидесяти. Он свободно фланировал между столиками библиотечной залы, ни на секунду не прерывая вещания. Голос его, подстать фигуре, был сух и монотонен. Да, и тема, выбранная докладчиком, не подразумевала лирических отступлений.

Звался он Мун Коол, заслуженный физик из Занкара. Кондрахин несколько раз читал его работы в журналах, и Мун Коол произвел на него впечатление почти земное — этакий балагур. На деле же оказалось, что манера раскованного письма и чопорной речи ученого — великая разница.

Оратор из Мун Коола получился никудышный: он то и дело повторялся, сглатывал концы фраз, не обращал внимания на перешептывания присутствующих: что называется — публикой не владел.

Между тем, речь его не могла не привлечь внимания Кондрахина. Коол говорил о таких основополагающих понятиях, как пространство и время. Часть его воззрений Юрий успел постичь в минуты самоподготовки, некоторые воззрения слышал впервые.

— Нет времени вне пространства, и нет пространства вне времени, — вещал занкарский ученый, семенящей походкой перебегая между рядами слушателей, — только их единство предопределяет наличие зримого нами мира. Там, где нет времени, нет и пространства, и наоборот. Но не могут ли они переходить одно в другое?

С этого высказывания лектор переключился на уже знакомые Кондрахину по учебникам постулаты о миг-материи. На какое-то время он отвлекся, шепотом обратившись к молодому белведу, сидящему по соседству:

— Перерыв будет?

Взгляд, которым его одарили, можно было бы назвать презрительным, если бы недоумение, промелькнувшее в глазах белведа при виде физиономии Кондрахина. Действительно, облик Юрий не предполагал его присутствия на лекциях по теоретической физике.

— Записывай, это же сам Коол! — также шепотом одернул его слушатель. — Где еще такое услышишь?

Юрий, вздохнув, откинулся

на сиденье кресла. Записывать он не мог — рука не позволяла. Да, и ничего принципиально нового для се6я он пока не услышал. Если весь подготовительный курс окажется пересказом уже опубликованного и прочитанного им, вряд ли это повысит его шансы на поступление в Университет. Неужели слава занкарского образования настолько раздута?

Между тем лектор перешел к вопросу об исчезновении материи, вызванном ее переизбытком в какой-либо точке пространства. Как раз это интересовало Кондрахина более всего.

— Итак, сухо говорил ученый белвед, — мы должны уяснить себе, что основная борьба разворачивается между энергией ядерного синтеза и гравитационным полем небесного тела. Итог этой борьбы может быть двояким: в случае перевеса первых сил происходит взрыв звезды; если же гравитация оказывается сильнее, возникает так называемый провал. Звезда превращается в точку, внутри которой больше не существует не только атомов, но и более мелких частиц. Внутри провала как пространство, так и время в известных нам формах не существуют.

Существует предположение о колебательном характере радиуса провала. Если оно верно, то провалы прячутся внутри известных нам источников излучений огромной мощности, в миллионы раз превосходящих обычные звезды. Если же предположить стационарный характер существования провала, то получается, что они вообще никакой энергии вовне не излучают. При этом в провал с чудовищной силой втягивается вся окружающая материя, навсегда покидая нашу вселенную.

— И куда же она девается? — не удержался от вопроса Кондрахин.

Занкарец резко остановился, и впервые на его удлиненном аскетическом лице промелькнуло подобие эмоций.

— Детский вопрос, но дельный. Мне редко задают такие, верные по существу, вопросы. Действительно, колоссальное количество поглощенной энергии теоретически должно приводить к регулярным вспышкам, стирающим для наблюдателей разницу между ночью и днем. Однако, этого не происходит. Почему? Нам, физикам-теоретикам, наиболее вероятной кажется гипотеза о существовании системы "провал — фонтан". При этом провал существует в нашей Вселенной, а фонтан, то есть выплеск поглощенной энергии-материи, в иной. Правда, доказать это достаточно проблематично.

По завершении лекции Мун Коол поманил Юрия к себе.

— Студент? Где учишься?

— Только собираюсь.

Ученый критически оглядел Кондрахина с ног до головы.

— Любопытно, насколько обманчива бывает внешность. Ты местный?

— Нет, я родом с Островов Ледника.

— А, тогда понятно: климат у вас нездоровый.

— Это о моём лице? — усмехнулся Юрий. — Климат тут ни при чём. Просто я — боец погла.

Белвед совсем по-человечески разинул рот от удивления.

— Удивительно! Впервые сталкиваюсь с таким случаем. Ты меня заинтриговал. Вот что, юноша, если пробьешься в Университет Занкара, разыщи меня. Толк из тебя выйдет.