Несравненное право

Камша Вера Викторовна

— Знаешь, — Рене внимательно посмотрел в лицо эльфийке, — я начинаю верить не умом, а сердцем, что мы родичи. Этот план безумен, и именно поэтому он должен сработать. Когда отплываем?

— Мне надо подготовиться. Для того чтобы создать талисман Силы, нужно дождаться рождения луны, а потом мне нужно будет отдохнуть…

— Значит, у меня еще есть какое-то время.

— Да, есть. Ты намереваешься его как-то использовать?

— Я намереваюсь его прожить, Залиэль, — улыбнулся Рене, — и прожить счастливо… Прощай!

Эландец поклонился и быстро вышел. Ему было просто необходимо увидеть Герику.

…Терраса, на которой он нашел ее, нависала над морем, переливавшимся

всеми оттенками синего и голубого. Ползучие растения, усыпанные гроздьями бледно-желтых цветов, в чарующем аромате которых проступала нотка полынной горечи, создавали ажурный шатер, защищавший от горячего солнца. Остров с высоты казался сказочной миниатюрой в старинной рукописи и, как и положено зачарованной земле, выглядел совершенно безлюдным. Только в вышине парил серебристый орел, как и все его собратья не боявшийся глядеть на солнце, да звенели в траве большие зеленые кузнечики. Ни эльфов, ни моряков не было видно — и люди, и Перворожденные предпочитали коротать послеобеденные часы под прикрытием зелени в южной части острова.

Здесь же, в Белых скалах, обитала только Залиэль, но она, расставшись с Рене, направилась к небольшой базилике, возведенной у подножия господствовавшей над островом горной цепи. Рене не сомневался, что эльфийка пробудет там до вечера, а значит, они с Герикой сейчас одни, если не считать Преданного, развалившегося в тенечке. Рысь, лениво приоткрыв желтые глаза, следила за человеком, не выказывая ни малейшего желания вставать. Хорошо все-таки, что у Герики останется такой страж, когда его не будет… Стоп, последнее дело загодя себя хоронить! В Эланде даже кошки знают, что маринер утонет, только если раньше времени утопит сам себя! Целый месяц можно не думать ни о чем, наслаждаясь жизнью, как он и сказал эльфийской колдунье. Ну а потом, потом увидим…

Герика улыбнулась и перевернулась на другой бок, отросшие за полтора года разноцветные волосы сбились на сторону, обнажив точеную шею. Было странно думать, что совсем недавно одним мановением руки эта женщина могла уничтожить целую армию… Рене легонько коснулся разрумянившейся щеки, тарскийка снова улыбнулась, но глаз не открыла — видимо, Залиэль позаботилась, чтобы их разговору никто не помешал.

Странно, но Рене почти никогда не видел Герику спящей, она спала очень чутко, так что адмирала, даже если его поднимали в самый глухой час ночи, провожали тревожные серые глаза. Эта ее привычка смотреть так, словно он уходит навсегда, вызывала у него странную смесь нежности и раздражения, но теперь, увидав ее спящей среди бела дня, он отчего-то почувствовал легкую обиду. Разумеется, он не собирался ей рассказывать о разговоре с Залиэлью, ее это не касалось. Пока. У него остается еще один месяц на этом колдовском острове, а затем… Вполне возможно, эльфийская волшебница справится с этим… Неведомым. Будь он таким уж всемогущим, не действовал бы чужими руками и не прятался за Запретной чертой, а нагло и открыто, как пристало уверенному в себе завоевателю, предъявил права на Благодатные земли. Ройгу же сейчас отлеживается в своем логове в Последних горах и не сможет прийти на помощь хозяину, а голова… Что ж, ум — дело хорошее, но без рук, без ног он беспомощен.

Рене решительно отказывался замечать противный холодок, помимо воли угнездившийся в сердце. Странно, но он всегда знал, что подобный день придет. В конце концов, ему слишком долго везло, а судьба всегда хранит человека для дела, которое, кроме него, сделать некому. Уж это-то герцог Рене Аррой знал совершенно точно. Известно ведь, что судьба сорок с лишним лет старательно оберегала Воля, в каких бы передрягах он ни оказывался, а потом… потом была

битва на Рунском поле, выигранная ценой жизни великого короля. У каждого — свое Рунское поле. Раньше ему казалось, что судьба хранила его, чтобы он принял на себя заботу об Эланде, затем он решил, что все дело в Белом Олене, но все это были лишь цветочки. Ягодки же, как и напророчила старая Зенобия, поджидали во время заветного путешествия, о котором он, бродяга и искатель, мечтал столько лет. Что ж, вот он и оказался перед той чертой, переступив через которую вряд ли сможет вернуться…

Герика наконец соизволила проснуться и, с недоумением оглядываясь по сторонам, произнесла сакраментальную фразу, которую наименее умные барды вкладывают в уста своих героинь:

— Ой, я и не заметила, что уснула. Ты давно на меня смотришь?

— Нет, — улыбнулся герцог, — я пришел совсем недавно. Залиэль опять отправилась на свою гору.

— Она рассказала тебе что-то важное?

— Так, догадки всякие. Но, наверное, следует проверить. Думаю, схожу с ней вместе на «Созвездии»… На один островок неподалеку.

— Когда?

— Да уж не сейчас, — Рене рассмеялся. Сжимавшая сердце холодная лапа отпустила. — Я тебе говорил, что я тебя люблю?

— Нет, — широко открыла глаза Герика, — ты говорил, что никогда не насиловал женщин. И еще чтобы я не говорила всякой чепухи.

— Ну, если не говорил, то теперь самое время сказать. Я тебя люблю, Геро, и очень хочу, чтобы ты была счастлива.

— Я и так счастлива, — серые глаза глядели правдиво и безмятежно, — очень счастлива, что встретила тебя, что мы победили, что моя проклятая Сила куда-то делась, и хорошо бы навсегда… Но, Рене, что-то все-таки произошло?

— Просто я увидел тебя спящей и умилился. Ты такая молодая, и у тебя такие дивные волосы…

— Должно же у меня хоть что-то быть красивым, — тряхнула упомянутыми волосами тарскийка, — хотя ради тебя я с удовольствием бы стала красавицей. Такой, как Залиэль…

— А вот этого не надо! — с испугом вскрикнул адмирал. — Мне в Мунте еще оживших статуй не хватало! Изволь оставаться такой, какая ты есть.

— Ну, если ты настаиваешь, — Герика приподнялась, и маринер немедленно заключил женщину в объятия.

— Еще как настаиваю, — подтвердил он, развязывая ее пояс. Счастье продолжалось…

Эстель Оскора

Я никогда не любила лгать, а уж Рене и подавно, но сейчас я врала без колебаний — уверенно и нагло. Он поверил. Он вообще мне верил, к тому же обмануть человека, который сам пытается лгать тебе, дело нехитрое. Говори то, что он хочет, чтоб ты сказала, — и готово! Рене не знал, с чего начать разговор, и обрадовался, увидев, что я сплю. Я дала ему время собраться с мыслями, хотя, Проклятый свидетель, не знаю, как я выдержала его взгляд и не выдала себя.

Клирики — ослы, и причем жестокие ослы! Их рассуждения о том, что ложь по определению грех и зло, — чушь! Ложь смягчает боль, помогает сохранить рассудок и лицо, спасает от бессмысленных и непереносимых страданий. Ну что, скажите, было бы хорошего, если бы Рене узнал, что я все слышала, что я знаю, что он отправляется на смерть?!

Мы бы просто мучили друг друга. Он бы все равно пытался меня обмануть, с нарочито бодрым видом рассуждая о победе, а я его с дурацкой улыбкой заверяла бы в том, что не сомневаюсь в этом. Или если мы смогли бы отбросить ложь, мы бы месяц кряду держали друг друга за руки и с надрывом прощались, прощались, прощались… Легче бы от этого не стало никому, напротив, вымотанный ежедневной пыткой, он бы в решительный момент мог ошибиться. А так, так мы сумеем урвать у смерти месяц, а потом…