Нестандартный ход 2. Реванш
Шрифт:
— Ни в одном дорогущем отеле не прочувствуешь этот колорит, — улыбаясь, рассказывала подруга, в первый раз показывая дом, — здание тысяча семьсот шестидесятого года, дышит стариной и открывает такой вид на город!
Это правда. Стеклянные окна, являющиеся частью крыши, можно было откидывать и вылезать наружу, чтобы с восторгом наблюдать панораму Парижа. Лувр был виден, словно на ладони.
Часто Элиза, когда уже не трудилась моделью, карабкалась наверх и сидела там, купаясь в лучах солнца и думая о своем, пока Авелин в школе, а Ася — в студии. Следя за мельтешением туристов, девушка завидовала
Тоска просачивалась в каждую клетку тела и не отпускала… не отпускала. Сознание наполнялось маревом, затягивая в отчаяние… Картины прошлого стояли на бесконечном репите.
А потом девушка сквозь пелену чувствовала руки. Мамины руки. Они гладили её с той же нежностью, что и раньше. И так грустно становилось оттого, сколько в этих прикосновениях сдержанной печали. Переживаний, бессонных ночей, абсолютной любви…
В уголках глаз собиралась предательская влага. Но открыть веки, чтобы проморгаться, никак не получалось. Налитые свинцом конечности не поддавались командам мозга. И Элиза просто лежала, растворяясь в ощущениях. Спокойствии и умиротворении от давно забытых чувств — ты в безопасности, ты защищен, ты дома.
Затем кадры сменялись яркими вспышками камер. Громкими быстрыми командами фотографа. Зудящей от нанесенных кремов и масел кожей. Кружащейся головой из-за неимоверной натянутости волос в высоком хвосте. И четкой мыслью — нет, не моё, это всё не моё.
Моё — осталось там, откуда я сбежала, побоявшись быть откровенной с человеком, который больше всех заслуживал этой откровенности…
— Элиза… — дуновением летнего ветерка через вату в ушах доносился мягкий шепот. — Элиза…
И вправду… мамин голос.
С большим усилием девушка заставила себя сосредоточиться. Ресницы затрепетали и взметнулись вверх. Словно слепой котенок, она старалась сфокусироваться, чтобы вернуть нормальное зрение.
И увидеть сидящую рядом с ней на стуле маму. Измученную и счастливую. Та поднесла ладонь Элизы к губам и со вздохом поцеловала.
А саму Элизу пронзило дрожью от этого жеста и… догадки, что именно происходит.
Дежавю. Больничные стены. Провал в памяти. Бессилие. Беспомощность.
— Нет-нет, сначала придешь в себя, потом будешь задавать вопросы! — строго наказала мама, стоило девушке нахмуриться и открыть рот.
Дальше было полное погружение в детство — тотальная забота и много напускных причитаний. Только после того, как она смогла проглотить половину порции бесцветного супа без вкуса и запаха, и принять лекарства, над ней сжалились и отстали.
И поведали наконец-то, как Элиза вновь оказалась в роли Спящей Красавицы. Какая-то нехорошая тенденция раз в три года впадать в это состояние.
Но, в общем-то, не всё так плохо, как в прошлый раз. Она была в бессознательности всего два дня. Эта новость приободрила, хотя, судя по тому, как тяжело дышалось и не отпускал чудовищный кашель, не исключено повторное забытье.
Впрочем, так оно и случилось. Слабость брала своё. Оставаться в трезвом уме получалось очень недолго, и это время бдящая родительница тратила на то, чтобы накормить
Безумно хотелось в душ, а не обтираний, смыть с себя не только будто въевшиеся пот и грязь, но и непроходящую немощность. Дико раздражала недееспособность, которую порождала болезнь…
После недели лежания в прон-позиции и соблюдения всех предписаний повторное КТ показало заметное снижение поражения легких, и лечение пошло как-то живее. Но все подробности своего перемещения в больницу Элиза узнала только, когда из палаты интенсивной терапии её определили в круглосуточный стационар.
Она уже не спала двадцать три часа в сутки и вполне четко могла вести разговоры. В ней накопилось много вопросов. Но когда она попала в новое помещение и откинулась на спину, в ней превалировал один.
Разве можно достать тюльпаны осенью?..
Девушка во все глаза уставилась на охапку ало-винных тюльпанов, аккуратно водруженных в срезанную пятилитровую тару, стоявшую на прикроватной тумбочке.
— Это твой муж передавал привет.
Элиза и так знала, что эти цветы мог принести только Рома. Но от комментария мамы не просто ёкнуло сердце, а еще и опалило щеки несвойственным жаром.
Твой муж.
Господи, как же звучит…
А почему, кстати, звучит?.. Так твердо и уверенно…
— Всех переполошил, ей-богу, — ворчит с улыбкой, расставляя вещи внутрь тумбы, — в первый день чуть врача не избил… Потом поднял на уши руководство, но добился того, чтобы меня впустили к тебе на постоянной основе. И теперь организовал отдельную палату.
— Кто? Рома? Врача избил? — пересохшими губами глупо повторила девушка, застыв в неверии.
— Не избил. Папа вмешался. Но всё к этому шло.
Она встала и направилась к небольшому холодильнику, чтобы поместить продукты. Элиза заторможенно наблюдала за её действиями и всё еще не могла поверить в услышанное. Разумовский не мог сделать ничего подобного! Он самый спокойный, невозмутимый и безэмоциональный человек из всех ей известных!
— Как ты нас напугала. Вся семья переживает и грозится нагрянуть в гости. Сдерживаю их, как могу. Я попросила никого не навещать тебя, организм еще слабый, а они с улицы в сезон вирусов… В общем, еще неделю побудем с тобой вдвоем, а потом заберем тебя домой.
Мама закончила свои манипуляции и грозно сощурилась, взглянув на Элизу. Стало понятно, что домой — это реально домой, в отчий дом.
И совершенно внезапно девушка увидела печать усталости на красивом и еще достаточно молодом лице. Сеточки новых морщинок вокруг глаз. В глубине которых до сих пор заметен страх за её, Элизы, жизнь. Этот страх всегда был там, но раньше носил, скорее, общий характер — любая мать переживает за своего ребенка. Но теперь… всё стало глубже. Девушка и так с детства умела отличиться проделками, доводя родителей до исступления, а потом, когда подросла, своеволием и упрямством усугубляла положение. Но истинную боязнь за неё они прочувствовали уже после истории с Самвелом. Мама — та женщина, которая не понаслышке знает, что такое страдать из-за внешности и быть под ударом, не осознавая того. Замужество Элизы немного успокоило её, а когда дочь уехала и возвратилась уже в другом статусе, видимо, испуг тоже вернулся.