Нестор Иванович Махно

Среди главных действующих лиц гражданской войны одной из колоритных фигур был «батька Махно». Возглавляя в 1917–1921 гг. большое крестьянское войско на Украине, он воевал практически со всеми властями и режимами, существовавшими в то время. Участвуя в борьбе с войсками донского атамана Каледина, украинской Центральной Рады, гетмана Скоропадского, Петлюры, Деникина, Врангеля, атамана Григорьева, австро-немецкими и антантовскими интервентами, выступая на стороне Советской власти, он внес свою лепту в разгром внешней и внутренней контрреволюции. И в то же время вооруженной борьбой против Красной Армии он нанес Стране Советов немалый ущерб. Но, сражаясь с Советской властью, он ни разу не встал под знамена иноземных, белогвардейских или буржуазно-националистических армий.

Об этой неординарной личности писали сотни авторов. Но в нашей литературе Махно традиционно освещался отрицательно, так что легенды и вымыслы густой пеленой закрывали его подлинное лицо. Сейчас появилась возможность расширить документальную базу для характеристики

предводителя екатеринославских крестьян.

26 октября 1888 г. в крестьянской семье, проживавшей в богатом селе Гуляйполе Екатеринославской губернии, у Ивана Родионовича и Евдокии Матвеевны родился пятый сын. На следующий день его крестили и нарекли Нестором [1] . По селу пронеслась молва, что при крещении у священника загорелась риза, и седовласые гуляйпольцы предсказали, что родился младенец, из которого вырастет «разбойник, какого мир не видывал». Махно, очевидно, не знал точной даты своего появления на свет и потому во всех документах называл 27 октября 1889 года. Специалисты же, не обращавшиеся к архивам, либо повторяли эту дату, либо даже упоминали 1884 год. Имеются косвенные свидетельства того, что мать Нестора, как это тогда делали многие крестьяне, у которых были слабые или больные дети, умышленно уменьшила сыну возраст, стараясь продлить ему детство, отсрочив начало трудовой жизни или призыв в армию. Своей хитростью она спасла, как это выяснилось позднее, жизнь младшему сыну.

Гуляйполе на рубеже XIX–XX вв. было большим промышленным и торговым селом с многотысячным многонациональным населением. Оно славилось не только в Александровском уезде, но и во всей губернии, поскольку в нем функционировало около 80 предприятий, на которых трудилось несколько сотен рабочих. Вели торговлю 18 лавок, ежегодно проводилась ярмарка, близ села проходила железнодорожная линия Чаплино — Бердянск, а в окрестностях располагались 50 богатых хуторов, в основном принадлежавших немецким колонистам. «Наше село, — с гордостью писал один из местных репортеров в губернской газете, — находится в наилучших условиях по отношению к другим селам, потому что вокруг него живет огромное количество богатых землевладельцев, среди которых наибольше — немцев. Поэтому и село наше сделалось значительным центром культуры. Если его сравнить с каким-нибудь другим наилучшим селом, то Гуляйполе победит его. У нас в селе жители, не похожие на крестьян, а горожане, да и только. У нас есть и заводы, и паровые мельницы, и фабрики, достаточно было и есть школ» [2] .

Детство подростка, рано ставшего сиротой, было трудным. Вот что он писал много лет спустя: «Отец мой — бывший крепостной помещика Мабельского, жившего в одном из своих имений в деревне Шагаровой, что в семи верстах от села Гуляйполя Александровского уезда Екатеринославской губернии. Большую часть своей жизни он прослужил у того же помещика то конюхом, то воловником. Ко времени моего рождения он оставил уже службу у помещика и поступил кучером к гуляйпольскому заводчику, богатому еврею Кернеру. Отца своего я не помню, так как он умер, когда мне было только 11 месяцев. Пятеро нас братьев-сирот, мал мала меньше, остались на руках несчастной матери, не имевшей ни кола, ни двора. Смутно припоминаю свое раннее детство, лишенное обычных для ребенка игр и веселья, омраченное сильной нуждой и лишениями, в каких пребывала наша семья, пока не поднялись на ноги мальчуганы и не стали сами на себя зарабатывать. На 8-м году мать отдала меня во 2-ю Гуляйпольскую начальную школу. Школьные премудрости давались мне легко. Учился я хорошо. Учитель меня хвалил, а мать была довольна моими успехами».

Скоро учебу пришлось бросить и начать работать. Мальчик сполна испытал на себе тяготы эксплуатации: «Летом я нанимался к богатым хуторянам пасти овец или телят. Во время молотьбы гонял у помещиков в арбах волов, получая по 25 копеек в день» [3] . К хозяевам он рано начал испытывать чувство ненависти, его буквально разрывала жажда мести за перенесенные оскорбления и унижения. И он мстил, как мог. Купец Тупиков, выгнавший Нестора из своего магазина, рассказывал потом односельчанам: «Это был настоящий хорек: молчаливый, замкнутый, сумрачно смотревший на всех недобрым взглядом необыкновенно блестящих глаз. Он одинаково злобно относился как к хозяину, так и к покупателям. За три месяца его пребывания в магазине я обломил на его спине и голове совершенно без всякой пользы около сорока деревянных аршинов. Наша наука ему не давалась» [4] .

Большую роль в формировании бунтарской натуры подростка сыграли

рассказы старых гуляйпольцев о казачьей вольнице Запорожской Сечи, о легендарных походах украинских гетманов, воспоминания о которых передавались из поколения в поколение. В 1903 г., «поднявшись немного и окрепнув», как он выразился, Махно поступил чернорабочим на чугунолитейный завод М. Кернера. На заводе существовал любительский театральный кружок, и Нестор, желая стать артистом и «смешить зрителей», поступил на это предприятие. Первая российская революция в считанные дни изменила жизнь даже провинциального Гуляйполя. Энергичный и жаждущий деятельности Нестор не остался в стороне: он жадно вслушивался в разговоры односельчан, которые они вели на базарах, улицах и предприятиях, впитывал без разбора и анализа диаметрально противоположные рассуждения и мнения, верил различным невероятным слухам, которые расползались по Гуляйполю. Для «усмирения беспорядков» туда прибыли казаки и усиленные полицейские наряды. Были арестованы несколько социал-демократов, которые вели революционную пропаганду на селе.

Вскоре в Гуляйполе развернула деятельность группа анархистов-коммунистов («Союз бедных хлеборобов») во главе с братьями Александром и Прокопием Семенютами и Вольдемаром Антони. Действовала она (согласно жандармским документам) с 5 сентября 1906 г. по 9 июля 1908 года. По воспоминаниям Антони (уже в 70-е годы), члены организации читали любую литературу, где встречались слова «революция» и «социализм», смутно понимали анархизм в трактовке П. Ж. Прудона, М. А. Бакунина, П. А. Кропоткина. Главной их целью являлась экспроприация (нападения на банки и кассы, грабежи богатых), «безмотивные» расправы с полицейскими и чиновниками на селе. Крестьянство ассоциировало деформированный до уровня их понимания анархизм с былой запорожской вольницей. Недаром главари «Союза» радужными красками рисовали гуляйпольской молодежи конечную цель их борьбы, когда наступит «время степным орлятам погулять на мирском поле за вольную жизнь, за волю и счастье». А. П. Семенюта, напутствуя своих друзей, постоянно говорил: «Великая честь и слава вам — сынам народа, славным правнукам запорожцев» [5] .

Махно попытался вступить в «Союз», но сначала получил отказ, так как его члены боялись, что известный пьяными дебошами, отличавшийся непредсказуемыми действиями и хвастовством Махно может раскрыть организацию. Настойчивый в достижении цели, Махно все-таки стал ее членом. Выследив боевиков, собиравшихся на очередную акцию, он заявил им: «Или вы меня возьмете с собой, или убейте на месте». Экспроприаторы взяли настырного юношу «на дело». Случилось это 10 октября 1906 года. Затем Махно принял участие в налете на дом торговца Брука, у которого взяли на нужды «голодающих» 151 рубль. Почти через месяц он с товарищами в масках ворвался к владельцу завода Кернеру и, угрожая оружием, отобрал 400 рублей [6] . Махно вызвался также изготовлять бомбы, для чего перешел работать в литейный цех.

Он не отличался дисциплинированностью. Владея пистолетом «бульдог», он применял его по собственному усмотрению. В конце 1906 г. служащий земской больницы Михеев, приревновавший свою невесту, поведал Нестору о личной драме. Махно за небольшое вознаграждение стрелял в мнимого соперника Михеева, однако, будучи пьян, промахнулся. Дело получило огласку, и Махно арестовали за незаконное хранение оружия, но вскоре отпустили. Это был первый его арест. «Слава» о нем еще больше разнеслась по Гуляйполю, а в полицейских протоколах появилась фамилия нового потенциального преступника. Из этой истории он не извлек уроков. Ночью 27 августа 1907 г. вместе с М. Маховским и А. Ткаченко он шел по селу. Внезапно из темноты показались двое стражников, которые приказали им остановиться. Друзья Нестора кинулись бежать, а он сначала выхватил пистолет, выстрелил в стражников и лишь затем бросился вслед за товарищами. Возле земской больницы беглецов окликнул услышавший выстрелы крестьянин С. Назаренко. Не останавливаясь, Махно открыл стрельбу и по нему.

Полиция недолго искала злоумышленников. «5 октября 1907 г., — доносил судебный следователь прокурору Екатеринославского окружного суда, — пристав 4-го стана Александровского уезда доставил мне задержанных им Махно и Антони вместе с дознанием, коим устанавливалось, что стражник Захаров узнал в одном из стрелявших рабочего Вольдемара Антони, другой же стражник — Быков — узнал другого стрелявшего — Нестора Махно. Допрошенный мной в качестве свидетеля стражник Захаров в предъявленном ему Антони не узнал стрелявшего в него в ночь на 27 августа 1907 г., потому Антони привлечен мной к следствию не был и из-под стражи был освобожден. Другой допрошенный мной стражник — Быков — показал, что в предъявленном ему Несторе Махно он узнает стрелявшего в него человека. Посему Махно был привлечен мною по сему делу в качестве обвиняемого» [7] .