Нестор-летописец

Иртенина Наталья Валерьевна

Одолеть такого противника Всеслав не рассчитывал. Киевский люд сам заявился к нему на двор — потребовал собирать дружину и ополчение. Всеслав подчинился горожанам, но без решительности в действиях и без вдохновения в речах. Войско построилось и выступило из города будто не на ратное дело, а в древнее полюдье за данью — в гости к мирным племенным князькам. Митрополита Георгия благословить рать не позвали. Владыка в это время возглашал в Софии «Христос воскресе!», а после службы помянул в проповеди блаженных миротворцев.

Дойдя до Белгорода, Всеслав вовсе

утратил желание воевать. Князя словно подменили. Год заточения в порубе и полгода на киевском столе вытянули из него все соки. Он стал худ и костляв, не по-княжьи горбился, впадал в рассеянную задумчивость и отвечал невпопад. Не стремился, как прежде, к славным походам и воинской добыче. Не хотелось ему больше рыскать по Руси в поисках чести для себя и дружины. Душа рвалась в родной Полоцк, Киев же опостылел Всеславу, как горькая редька. И рад был бы избавиться от стольного княжьего сидения, но бояре о том и слышать не желали.

У Белгорода войско стояло третий день. Идти как будто было некуда — враг далеко, а городовая рать за пределы киевской земли не двинется. Рано, стало быть, вышли, поторопились. Накануне вечером Всеслав зазвал в свой шатер нескольких дружинников — бояр помельче и мужей посговорчивей. Прочие, выразив друг дружке недовольство князем, однако ничего не заподозрив, улеглись спать как обычно.

В предрассветной мгле раздалось фырканье коней, едва слышное звяканье сбруй, тихий перестук копыт. Мимо шатров проскользнули тени и растворились в тумане. Войско продолжало спать.

Когда рать пробудилась, Всеслав был далеко. Едва целью князя стал Полоцк, в нем воскресла привычка к стремительным переходам, решительным и внезапным. Недаром его считали оборотнем-волком. Волчьих повадок князю было не занимать, даже если на время их заглушила лютая тоска.

Обезглавленное войско, заметив пропажу князя, пришло в движение — затрепыхалось, будто петух с отрубленной головой. Полоцкие бояре в недоумении ходили из шатра в шатер, разводили руками и гневно переругивались. Градские ополченцы настойчиво выспрашивали у них, куда подевался князь, и в ответ получали ту же брань. Особо впечатлительных горожан исчезновение князя повергло в страх. Тут же сыскались ушлые видоки — доглядели-таки, как Всеслав ночью оборотился волком и пустился вскачь вон из стана. Вслед за ним рысили другие волки — обращенные им дружинники. В пастях они держали мечи. Рассказам видоков охотно верили, потому что это все объясняло. Кто их поймет, оборотней. Дикие они, все не как у людей.

Но положение оставалось невразумительным. Это угнетало всех — и дружинников, и ополченцев. Первыми не выдержали бояре. Один за другим собирали своих отроков и правили путь — кто в Киев, забрать имущество, кто прямо в Полоцк. К следующему утру, оглядевшись в поисках княжьей дружины, почесав в затылках, засобирались домой и горожане. Более неудачного похода на Руси до тех пор не бывало.

Возвратясь в Киев, ополчение расползлось по городу. Оно разнесло весть о конце Всеславова княжения в стольном граде и разворошило Киев, будто муравейник.

На Подол, где звонко громыхало вечевое било, потекли толпы люда. Бегство князя для всех означало одно — Киев остался беззащитен. Некому было уберечь его от расправы Изяслава Ярославича.

Но страшил не только княжий праведный гнев. Жили еще старики, помнившие, как дружинники толстого Болеслава грабили город и творили насилие, а ляшский князь первый показывал им пример. И нынче пощады от ляхов никто не ждал.

От тех времен осталось в Киеве название Лядских ворот. Возле них поселились те ляхи, которые решили поменять своего Болеслава на великого кагана Ярослава. Вреда от них не было никакого, но и помощи против соплеменников, конечно, тоже.

Вече тревожно гудело. На все лады честили Всеслава, словно вдруг прозрев:

— Не наш он князь! Не надо нам волков с поджатыми хвостами!

Тут же вспомнили, что ничего доброго для города он не сделал за время своего княжения, а бояр распустил похуже Изяслава, житья от них совсем не стало. Помянули худым словом дурня, которому первому пришла в голову мысль посадить на киевский стол полоцкого князя. Дошли и до того, надо ль было гнать Изяслава или уж как-нибудь потерпели бы, сладили бы.

— Дурное дело мы с князем сделали, — кричали одни, раскаявшиеся. — И прав он, что войной на нас идет, заслужили!

— Вот кто заслужил, тот сымай порты и иди с голой ж… к ляхам, — орали другие, несогласные. — Авось смилуются над убогим. У Изяслава башка дурная, коли ему не жаль отчий град на разграбление отдавать. А зачем нам князь с такой придурью? Правильно его погнали. И теперь не примем!

— Ага, не примут они его! Вот когда тебе самому ляхи ж… надерут, тогда и храбрись вовсю.

Заспорив, чуть не пошли с кулаками стенкой на стенку. Два молодца-кожемяка с железными ручищами уняли спорщиков, раздав всем поровну затрещин. После этого Всеслава оставили в покое. Стали думать, как усмирить Изяслава и избежать ляшского нашествия.

Думали до темноты. Судили, рядили, злобились, соглашались. В сумерках составили две одинаковых грамотки — одна для князя Святослава в Чернигов, другая для Всеволода в Переяславль. На каждую сыскали по два гонца и наказали им отправляться с рассветом.

Разошлись хоть и в тревогах, но довольные придумкой.

…К вечеру, истомив коней, гонцы стучались в запертые на ночь ворота Чернигова.

— Чего надо?! — громыхнули на них сверху. — Кто такие?

— Послы от стольного града Киева к князю Святославу Ярославичу. Дело важное, отворяй!

— От Ки-иева? — насмешливо переспросила стража. — От самого, значит, стольного граду? Ишь ты! То-то мы слыхали, будто ваш самосаженный князь за зайцами в поле бегает. Видать, оно и правда. А что ж вы за ним-то послов не послали? Далеко ускакал, видать, Всеслав, не догонишь!

Переждав обидный хохот черниговских кметей, гонцы снова постучались.

— Так откроете или подождете до завтра, когда ваш князь насыплет вам сарацинского перцу под хвост? — спросили терпеливо.