Нестор-летописец
Шрифт:
Несда бросился к отцу. На глазах у того стояли слезы. Вместе вернулись к телеге.
— А я ведь… зло на них держал, — сдавленно сказал Захарья. — За лодьи.
Несда заглянул в сверток. Младенец был бледно-розовый и дышал ровно. На лбу у него растекся елей. Несда поцеловал младенца в крохотный нос и тихо засмеялся.
Между тем в дальнем конце монастыря приключилось некое смятение. От пещеры затворника Антония шли гурьбой несколько монахов и звали игумена. Они несли, держа за углы, большой кусок дерюги, в ней лежало нечто тяжелое. К ним подходили другие чернецы, толпа росла на глазах. Но никакого беспокойства среди монахов не было. Они двигались чинно и не спешили.
— Я погляжу, — сказал он отцу и торопливо, стараясь не бежать, подобрался к монахам.
— Отче, — обратился к игумену инок из тех, что несли мертвеца, — нас зазвал в пещеры блаженный Антоний и повелел раскопать затвор брата Исаакия, ибо брат этот не отозвался нынче на его приветствие. Мы все думали, что брат Исаакий, взявший на себя непосильные подвиги, отдал Богу душу. А когда вынесли его на свет, то увидели, что он дышит. Посмотри на него, отче!
Тот, кто казался покойником, был не стар, но совершенно сед. На мертвецки бледном лице, густо заросшем бородой, застыла гримаса не то отвращения, не то страдания, либо же того и другого вместе. Однако Несду поразило не это, а суровая одежда чернеца. Исподним ему служила жесткая власяница, поверх нее была надета козлиная шкура с грязным свалявшимся мехом. Задубевшая шкура обтягивала тощую плоть монаха так тесно, что было непонятно, как он влез в нее и, главное, как терпел. Наверное, он натянул на себя сырую шкуру, только что содранную с козла, и она высохла на нем, догадался Несда. На такое способны лишь великие подвижники, с содроганием и трепетным восторгом подумал он.
Феодосий, склонившись над затворником, изучил выражение его лица. Внезапно монах раскрыл глаза. Игумен подождал, когда взгляд его станет разумным, но этого не произошло. Подвижник смотрел без выражения, будто слабоумный, и не шевелился.
— Брат Исаакий претерпел от бесовского действия, — удрученно произнес Феодосий, распрямившись. — У него поврежден ум и расслаблено тело.
Чернецы охнули и дружно перекрестились. У Несды от изумления вытянулось лицо: как так — великий подвижник не сумел побороть лукавых бесов?
— Он взял на себя чересчур непосильные труды, — добавил Феодосий.
— Да это Чернь! — воскликнул Захарья, тоже пришедший поглядеть.
Все головы повернулись к нему.
— Чернь, купец из Торопца, — волнуясь, продолжал Захарья. — Я ходил с ним в одном обозе, торговали вместе… Лет восемь тому. Потом он пропал…
— Несите брата Исаакия в церковь, — распорядился Феодосий. — Он опасно ранен, но не погиб. Ему нужны наши молитвы.
Иноки подхватили дерюгу и поволокли расслабленного подвижника в храм.
— Чернь, — ошеломленно твердил Захарья, — как же так… Вместе торговали, ходили с обозом… Он был богат, очень. До шести лодий снаряжал… И почему Исаакий?
— При постриге в иночество дается другое имя, — пояснил Несда, — в знак того, что монах умер и родился заново.
— Умер? — растерянно повторил Захарья. — Да, умер… Я так и подумал тогда: Чернь, наверное, умер.
Несда тронул отца за руку.
— Пора возвращаться.
13
Гавша Иванич, пожаловавший в Киев к князю, решил навестить родичей. Прискакал с двумя отроками ко двору Захарьи, а хозяина нет дома. Одна Мавра на хозяйстве, да и та места себе с рассвета не находит. Извелась вся, поджидая мужа с хворым дитем. Дядька Изот глядел на нее с жалостью, помогал, где мог, одного только
С тех пор как на киевском столе утвердился Всеслав, Гавшу здесь не видели, да не особенно оттого горевали. И вдруг объявился: на коне сбруя позолоченная, сам в бархате и собольих мехах, в повадках злое веселье. Смотрит будто бы радушно, а в глаза к нему загляни — почуешь себя волчьей сытью, еще не пойманной добычей. Как увидел стол со скудной трапезой, накинулся на Мавру — что это, мол, гостя дорогого вчерашними объедками потчуете? Выслушав объяснения, вдруг расхохотался. Привлек к себе сестру, усадил на колени и стал наговаривать ей в ухо срамное. Мавра брыкалась, но Гавша держал крепко. Ухватил ее за молочную грудь, будто в шутку, да шутка оказалась плоха. Под рубаху к ней полез уже не шутя. Дядька Изот, видевший все через простенок, поспешил войти… и не спешил уходить. Гавша Иванич выпустил Мавру, осушил кружку с медовухой. Потом спросил у сестры, кивнув на кормильца, отчего не продали его, раз уж начали сводить холопов на торг. Мавра обиженно промолчала, поправляя сбившийся повойник.
Не получив ответа, Гавша сказал, что зря приехал, и отправился во двор. Мавра осталась наверху, дядька Изот, как сторож, при ней.
Со двора не доносилось ни звука. Дядька выглянул в оконце — Гавшины отроки сидели на завалинке и дразнили прутиками разомлевшего в грязи хряка.
— Пойду посмотрю, — сказал кормилец, ощутив, как сердце сжала невнятная тоска.
Он проверил в изложнях, спустился вниз и зашел в челядню. В хлебне Гавши тоже не было. Перед поварней дядька Изот остановился. В голову ему словно плеснуло банным жаром. Ничего еще не видя, он уже знал. Сказали звуки, проникавшие сквозь неплотно прикрытую дверь. Чтобы убедиться, он заглянул в щель.
На полу поварни лежала Дарка. Его Дарка, которую он в мыслях давно звал своей. Девку, распластавши, как лягушку, подмял под себя Гавша Иванич. Дарка отворотила голову в сторону, закусила до крови губу и тихо всхлипывала. Рубец на щеке багрянел, будто свежая рана.
Первым его желанием было ворваться, сдернуть насильника с девки и всадить ему в сердце мясной нож. Дядька Изот медленно, с долгими остановками выдохнул и отошел от двери. «Она не моя, — жестко, с м у кой в душе сказал он себе. — Никогда не будет моей. Пускай он заберет ее. Пусть она родит ему… Святые боги!»
Он бросился во двор и скрылся от всех в конюшне.
Не дождавшись Изота, Мавра вышла на хоромное крыльцо. Постояла, оглядывая двор и приставленных к делу челядинов. Больше же всего с бабьей тревогой смотрела на ворота — не отворятся ли, пропуская хозяина. От волнения, которое толкалось в сердце, будто дитя в чреве, не услышала, как сзади подошел Гавша.
— Дура ты, дура! — довольным голосом сказал он сестре. — Я ж о тебе забочусь, не о себе. Скоро твой муж совсем без портов останется. Уходи от него. Я тебе хорошего мужа найду. Может, за боярина какого выдам. Старовата ты, конечно, сестрица, двадцать четыре года все ж… Ну да ничего, баба ты еще в соку.
Гавша, ухмыляясь, обнял ее за живот.
— Пусти, дурень!
Мавра расцепила его руки и, сердясь, обернулась к брату.
— Поди прочь, Гавша. — И пригрозила: — Я мужу скажу.
Он зашелся в хохоте.
— Ох и дурища ты, сестрица! Что мне твой Захарья — тьфу и растереть. Он даже меч как надо держать не умеет. И детей таких же немочных плодит.
Мавра, вспыхнув, вся подобралась, шагнула, занесла руку для оплеухи. Гавша с кривой улыбкой взял ее за запястье, скрутил и толкнул. Мавра, охнув, упала на порог сеней.