Несущая огонь
Шрифт:
— Хорошо, Норвил, порядок, — сказал Кэп. Он думал о словах Уэнлесса: вы заставляете его менять стереотип и заново обучать девочку. Он обдумывал сообщение Джеймисона о пустых телефонах. Макги этого не делал. Сделала девочка. И потом, будучи на взводе, подожгла ботинки солдату, возможно, случайно. Уэнлесс был бы доволен, знай он, что Кэп в итоге собирался воспользоваться половиной его советов — нынешним утром старый козел был на удивление красноречив.
— Ситуация изменилась, — сказал Кэп. — Мы должны ликвидировать большого парня. Полная ликвидация. Понимаете?
— Полная ликвидация, —
— Прекрасно, Норвил, — уже мягко сказал Кэп. Он положил трубку и стал ждать прихода Джона Рэйнберда.
Через секунду дверь открылась, и он явился, очень большой и еще более отвратительный. Этот полуиндеец вел себя настолько тихо, что, сидя за столом, читая или отвечая на письма, можно было не почувствовать присутствия в комнате постороннего. Кэп знал, насколько это редкое качество. Большинство людей ощущает присутствие кого-то другого: Уэнлесс однажды назвал эту способность не шестым чувством, а вторым видением — ощущением, порождаемым какими-то неизмеримо малыми токами от пяти обычных чувств. Но Рэйнберд был неощутим. Ни одно из тончайших чувствительных волоконцев даже не шелохнется. Однажды за рюмкой портвейна в гостиной у Кэпа Эл Стейновиц сказал странную вещь: «Он единственный человек из всех встречавшихся мне, который при ходьбе не колеблет воздух». И Кэп был рад, что Рэйнберд на их стороне, он был единственным из всех встречавшихся, на сей раз не Элу, а ему самому, кого он боялся.
Рэйнберд — тролль, чудовище, великан — людоед в облике человека. Он не добирал всего лишь двух дюймов до семи футов и зачесывал свои блестящие черные волосы в короткий хвост на затылке. Десять лет назад, когда он во второй раз был во Вьетнаме, прямо перед ним взорвалась мина, и теперь его лицо являло собой ужасное зрелище шрамов и исполосованной кожи. Левого глаза не было. На его месте — впадина. Он не делал пластической операции и не вставлял искусственный глаз, потому что, говорил он, в местах счастливой охоты на том свете его попросят показать боевые раны. Когда он говорил подобные вещи, было неясно, верить ему или нет; неясно, говорит он серьезно или но каким-то причинам дурачит вас.
Все эти годы Рэйнберд был на редкость хорошим агентом: отчасти потому, что меньше всего он походил на агента, а главным образом оттого, что за маской из голого мяса скрывался живой, жестокий, ясный ум. Свободно говорил на четырех языках и понимал еще три. Занимался русским по ускоренному методу. Голос его был низким, музыкальным голосом образованного человека.
— Добрый день, Кэп.
— Уже полдень? — удивленно спросил Кэп.
Рейнберд улыбнулся, демонстрируя ряд прекрасных белых зубов — зубов акулы, подумал Кэп.
— С четырнадцатью минутами, — сказал он. — Я отхватил эти электронные часы «Сейко» на черном рынке в Венеции. Потрясающе. Маленькие черные циферки постоянно меняются. Праздник техники. Я иногда думаю, Кэп, что мы воевали во Вьетнаме не во имя победы, а для демонстрации достижений техники. Мы сражались там во имя производства дешевых электронных часов, игры в пинг — понг через подключение в телевизор, карманного калькулятора. Я смотрю на свои часы по ночам. Они сообщают, что секунда за секундой приближаюсь я к смерти. А это хорошо.
— Садитесь, старина, — сказал Кэп. — Как всегда при разговоре с Рэйнбердом, во рту у него было сухо и приходилось удерживать руки,
Рэйнберд сел. На нем были старые джинсы и выцветшая рубашка.
— Как Венеция? — спросил Кэп.
— Тонет, — ответил Рэйнберд.
— У меня для вас есть работа, если захотите. Небольшая, но может повести к заданию, которое вы сочтете гораздо интереснее.
— Говорите.
— Сугубо добровольно, — настаивал Кэп — Вы ведь все еще на отдыхе.
— Говорите, — мягко повторил Рэйнберд, и Кэп ввел его в курс дела. Он провел с Рэйнбердом всего пятнадцать минут, а показалось — час. Когда этот громила вышел, Кэп облегченно вздохнул. Уэнлесс и Рэйнберд в одно утро — такое вышибет из седла на целый день. Но утро миновало, многое сделано, и кто знает, что будет к вечеру? Он позвонил Рэйчел.
— Слушаю, Кэп?
— Я не пойду в кафетерий, дорогая. Принесите мне, пожалуйста, чего-нибудь сюда. Неважно что. Что-нибудь. Спасибо, Рэйчел.
Наконец-то один. Трубка кодирующего телефона покоилась на пузатом аппарате, начиненном микросхемами, микропроцессорами и бог знает чем еще. Когда телефон зазвонит, это будет Элберт или Норвил, они скажут ему, что в штате Нью — Йорк все кончено — девочка схвачена, отец — мертв. Хорошая новость.
Кэп снова закрыл глаза. Мысли и фразы проплывали в голове, словно большие ленивые воздушные змеи. Мысленное внушение. Здешние умники говорят об огромных его возможностях. Представьте себе человека, подобного Макги, поблизости от какого-нибудь государственного деятеля. Скажем, рядом с этим «розовым» Тедом Кеннеди, представьте, как он низким, неотразимо убедительным голосом подсказывает ему, что лучший выход — самоубийство. Представьте, такой человек оказывает влияние на руководителей различных подпольных групп. Жаль, что нужно расстаться с ним. Но… что удалось однажды, можно повторить.
Девочка. Слова Уэнлесса: «сила, способная однажды расколоть нашу планету надвое, словно фарфоровую тарелку в тире…» — разумеется, смешны. Уэнлесс спятил, как мальчишка в рассказе Д. Г. Лоуренса, умевший отгадывать победителей на лошадиных бегах. «Лот шесть» оказался для Уэнлесса сильнодействующей кислотой, она проела огромные зияющие дыры в его здравом смысле. Чарли — всего лишь маленькая девочка, а не орудие судного дня. Им придется повозиться с ней, по крайней мере пока не удастся установить, что она такое, и решить, чем она может стать. Одного этого достаточно, чтобы вернуться к программе испытаний «лот шесть». Если девочку можно будет убедить направить силы на пользу стране, тем лучше.
Тем будет лучше, думал Кэп.
Кодирующий телефон внезапно издал длинный, резкий звук.
У Кэпа забилось сердце, он схватил трубку.
Происшествие на ферме Мэндерса
Пока Кэп обсуждал будущее Чарли Макги с Элом Стейновицем в Лонгмонте, она сидела, зевая и потягиваясь, на краю кровати в шестнадцатом номере мотеля «Грезы». Яркое утреннее солнце бросало с безупречно голубого осеннего неба в окно косые лучи. При дневном свете все казалось лучше и веселее.