Несущая свет. Том 2
Шрифт:
«Это похоже на то, что он не может противостоять моему мнению, как некоторые не могут противостоять своей тяге к вину. Но он не может противостоять также мнениям и наветам Вейенто, его тянет к этому человеку, как некоторых тянет к ядам. Пока наше влияние на него совершенно одинаково, как бы уравновешенно. Но чья возьмет в недалеком будущем? Смогу ли я остановить новое готовящееся убийство?»
Никогда еще философия и голая теория не казались Марку Юлиану таким бесполезным делом, как сейчас.
В следующие дни крепость Могонтиак превратилась в кипящий котел, где быстрым ходом шли приготовления к войне. В каменные ворота крепости неостановимым потоком вливались повозки, груженые съестными припасами на долгую зиму: для простых солдат сюда ввозилась пшеница из Египта, хорошо просушенная для того, чтобы обеспечить ее сохранность во время долгого пути, а также
Для всех этих поступающих каждый день припасов на территории крепости были сооружены два новых амбара. Военный госпиталь был полностью готов к приему раненых, и к врачебному персоналу прибавились военные врачи из соседних крепостей, прибывшие вместе со всем своим оборудованием, включающим антисептические смолы, набор инструментов для прижигания ран, извлечения наконечников копий и ампутации гангренозных конечностей. Солдаты составляли тем временем свои завещания и заверяли их у чиновников, прибывших в крепость. Штат чиновников сильно увеличился, так как они должны были обеспечивать своевременный перевод вкладов солдат, погибших в бою, в местном сберегательном банке на счета оставшихся в живых.
Война началась как-то незаметно, сама собой; в течение месяца легионы, прокладывавшие сеть дорог в Тавнских горах, почти не встречали сопротивления. Римляне выслали вперед многочисленный отряд топографов под защитой конницы, чтобы те определили будущее расположение дорог и выбрали места для дозорных башен и опорных лесных фортов. Вдоль прокладываемых дорог на расстоянии в три мили возводились сигнальные башни. Там должны были располагаться часовые, которые в случае опасности передавали бы сигналы с помощью зажженных факелов кодом, изобретенным самим Домицианом, очень гордившимся этим. Затем легионы, разбившись на когорты по четыреста восемьдесят человек в каждой, начали прокладывать параллельные просеки в направлении хаттских поселений, расположенных на холмистой открытой местности. В римском войске действовал приказ: в случае неожиданного нападения неприятеля необходимо было разложить и зажечь сигнальный костер для того, чтобы получить подкрепление, необходимое для отпора. Эти мобильные силы ждали соответствующего сигнала на берегу Рейна, поскольку по реке было намного легче добраться до того участка, где могло разгореться предполагаемое сражение. Земли хаттов были слишком обширны, поэтому Домициан предполагал, что местные варвары не выйдут с ним в открытый бой полными силами, хотя это, конечно, вполне бы устроило римлян. Именно поэтому Император считал вполне безопасным то, что он распыляет свои силы малыми частями на огромной площади, охватывающей более ста миль.
Хатты не располагали богатством или значительными запасами продовольствия и оружия, как другие покоренные римлянами земли, где подобные богатства обычно были сосредоточены в городах. Главным же богатством и источником силы варваров был сам народ. Именно поэтому Император отдал приказ уничтожать беспощадно всех жителей деревень от мала до велика, всех, кто бы ни встретился на пути римских легионов. Вообще-то средний римский солдат, получи он такой приказ на территории уже покоренных Римом восточных земель, почувствовал бы отвращение и не смог бы без внутреннего сопротивления и угрызений совести уничтожать ни в чем не повинных детей. Но германские варвары не вызывали в душе римлян ни тени сочувствия, многие приравнивали их к животным, считая, что они лишены дара человеческой речи. Конечно, эти дикари очень привязаны к своим детенышам, но ведь и самки животных лижут своих детей.
Первая же хаттская крепость, обнесенная земляным валом и деревянным частоколом, которую встретили на своем пути римляне, оказалась брошенной своими защитниками. Перед взором захватчиков простирались крутые склоны Тавнских гор, поросших соснами, кругом царила жуткая первобытная тишина, солнце играло редкими бликами, с трудом проникая сквозь чащу деревьев. Римляне методично разрушили эту крепость, как и следующие, встретившиеся им на пути; сначала они сожгли ворота, затем засыпали колодцы и полностью разрушили частоколы на земляных валах. Все эти усилия по разрушению укреплений противника вызвали похвалы в стане военных советников Домициана, но в Риме критика в адрес Императора только
Именно в этот момент своего правления Домициан явственно ощутил двойственность собственного положения: его авторитет в это время действительно возрос, но Император чувствовал горький привкус нынешнего успеха, потому что своим искушенным разумом прекрасно понимал, что этот успех продлится очень недолго.
Глава 22
В то время как Домициан совершал жертвоприношение, далеко на севере к Деревне Вепря стягивались хаттские силы. На большом пространстве между местом, где совершался погребальный обряд с сожжением трупа на ритуальном костре, и усадьбой Ателинды расположились шатры из звериных шкур, которые разбили здесь прибывшие воины. Их было около восьмидесяти тысяч. Те, что расположились на возвышенностях, могли видеть далеко на юге клубы густого дыма, подымающегося столбами к небу и свидетельствующего о продвижении легионов в глубь хаттских земель и их беспощадности к местным жителям, — римляне сжигали все селения на своем пути и безжалостно убивали женщин, детей, стариков, резали скот Хатты знали о мощи римской армии, и поэтому в лагере царило подавленное настроение. Пока Домициан довольно равнодушно, как бы выполняя некую скучную формальность, приносил в жертву козу, хатты вели за собой в священные рощи своих лучших домашних животных — те, кто был богатым, вели волов и породистых лошадей, а люди победнее своих лучших овец и жирных откормленных куриц — дрожащими руками, сдерживая слезы, они приносили их в жертву богу Водану. И в то время как римляне, словно ушлые торговцы, заключали торговую сделку, выгодную для себя, со своими богами, хатты возносили Водану мольбы и горький плач, словно отчаявшийся обиженный несправедливостью слишком жестокого наказания ребенок — своему отцу. И в то время как выдающиеся римские стратеги, вооруженные книжной мудростью и расчетами, предсказывали свою победу с точностью до одного дня, хаттские священные жрицы, толкующие надвигающиеся события по шуму листвы и порывам ветра, слышали в шелесте священных вязов дыхание приблизившейся смерти.
Когда на землю опустились сумерки, повсюду запылали костры, на которых приготовлялась вечерняя трапеза. В этот момент воины, расположившиеся на склоне холма, вдруг разразились взволнованными криками, которым начали вторить местные собаки. Наконец и все остальные услышали приближающийся топот копыт.
С запада показался отряд всадников. Когда они уже мчались во весь опор, лавируя по петляющему проходу между шатрами, толпа узнала Витгерна, скачущего во главе отряда с высоко поднятым факелом в руке. И наконец воины заметили в середине отряда женщину в развевающемся сером плаще, с распущенными волосами, трепещущими на ветру, многие тут же вскочили на ноги и закричали ликующее приветствие, испытывая в душе огромное облегчение и радость:
— Дочь Ясеня! Веди нас в бой!
— Бальдемар жив! Мы будем отомщены!
Многие оставили уже всякую надежду на спасение, полагая, что отряд, посланный за Аурианой, попал во вражескую засаду. Когда тридцать всадников подскакали к каменному алтарю, вокруг которого собрались Священные Жрицы, и земля вокруг которого была влажной и красной от крови бесчисленных жертвенных животных, конь Аурианы поскользнулся в кровавой слякоти, и она неловко упала ему на шею, чувствуя досаду на себя и на зрителей. Но тут же она выпрямилась и, остановив серого в яблоках жеребца, спрыгнула на землю. По глазам встречавших ее воинов Ауриана поняла, что они видят в ней не хрупкое человеческое существо, а юную богиню Судьбы, воплотившуюся в образе девы. Она невольно обратилась мыслями к Децию, ей так не хватало сейчас его острого холодного, проникающего прямо в суть вещей взгляда.
«О Деций! Единственный мужчина, чьи ласки и прикосновения я узнала. Ты навсегда потерян для меня. Я бы отдала все драгоценности и золото своей семьи за то, чтобы снова хоть бы на один момент увидеть твою насмешливую улыбку. Как хорошо, что родилась Авенахар, плод нашего союза. Если бы не было ее, я, пожалуй, лишилась бы последних жизненных сил и просто умерла от тоски по тебе», — думала Ауриана.
Сейчас Ауриана мечтала только об одном — искупаться с дороги и лечь спать в каком-нибудь спокойном месте, но тут к ней подбежала Труснельда, крепко обняла и благословила, окунув палец в кровь жертвенного вола и начертив на лбу Аурианы рунический знак богини Фрии. С возрастом Труснельда становилась все более бесплотной, ее лицо истончилось так, что на нем оставались теперь только огромные прозрачные глаза, она была похожа на добрую сову.