Несущий перемены

Ингрид Чарльз

— Ладно, — Чирек проверил хронограф. — Завтра днем. Я попытаюсь попасть на первую же лодку. А ты не упускай ее из виду.

Связь прервалась.

Чирек сидел, понимая, что закрытая связь привлечет внимание к его разговору, но не хотел ни о чем думать. Надо ли связаться с Малаки и попросить у него телохранителя? Чирек отказался от этой мысли — будет лучше поехать одному, и принять успех или поражение.. Чирек протянул руку и убрал защиту связи. Гатон, проходя по комнате, даже не взглянул на него.

Палатон не виделся с дедом уже тридцать

лет. Шагая по вновь замощенным тротуарам тесного городка, куда переселился его Дом, он наблюдал за снующими вокруг чоя. Большинство из них были Заблудшими и выполняли работу, не требующую особого чутья. Ум и знания не имели с этим ничего общего. Простолюдины занимались грязной работой, за которую не взялся бы даже землянин, но тем не менее нужной и важной. Палатон думал, что империя слишком часто исключала простолюдинов из своих решений, как будто они вообще не существовали.. Неудивительно, что стоило предложить им право голоса, и они уверовали в своего спасителя. Палатон еще не задумывался о том, что совершил. Вероятно, это действие было одним из редких моментов жизни, когда неважно, кто к нему призывает — оно должно быть хоть кем-нибудь совершено и обрести поддержку остальных: Это напоминало лабиринты Хаоса, в которых ориентиры оставались независимо от того, как изменялась мешанина цветов, звезд и времени. Теория гласила, что даже в Хаосе есть стабильные участки, отмечающие наименее беспорядочные лабиринты и пути.

Палатон усмехнулся тому, что его дед предпочел поселиться здесь, в этом рабочем городке, плечом к плечу с теми чоя, которых он презирал всю жизнь. Неужели он по-прежнему важничает, унижая соседей так, как когда-то унижал дочь и внука?

Палатон вышел к нужному кварталу. Здесь движение транспорта было менее шумным. Сенсоры осветились, когда он прошел мимо, высматривая оружие и устанавливая личность прибывшего. Эти механизмы не заботило, кто он — простолюдин или наследник престола, они ничего не знали и не желали знать. Но будь он одет в мундир тезара, все было бы иначе. Дети бежали бы за ним всю дорогу от вокзала и отстали только у порога. Почти все дети мечтали когда-нибудь стать пилотами, поскольку реальный мир предоставлял им слишком мало возможностей.

Он остановился перед дверью, собираясь с мыслями. Палатон не был уверен, зачем пришел сюда, но явно не потому, что питал привязанность к деду. Не потому, что их примирила смерть матери. Она умерла много лет назад. Ее самоубийство не сблизило, да и не могло сблизить их. Треза совершила последний шаг потому, что больше не могла терпеть жизнь.

Но тогда что же он надеялся найти? Палатон не мог изменить прошлое, как не мог этого и его дед. Прежде, чем Палатон шагнул вперед, глазок в двери блеснул, и Палатон понял, что его оглядывают изнутри дома.

Дверь резко распахнулась. За ней стоял высокий чоя с пожелтевшим от старости роговым гребнем и огромными аквамариновыми глазами, слегка подернутыми пленками катаракт. Он поднял жилистую руку.

— Не стой здесь. Я не занимаюсь семейными делами на улицах.

Эти голоса по-прежнему были властными и жесткими. Палатон послушно шагнул через порог и вступил в новый дом деда.

Волан сел, не говоря ни

слова. Палатон заметил, что кресло было ортопедическим, позволяющим легче вставать и принимать несколько разных поз.

Жилье оказалось стандартным — гостиная, кухня, ванная, а на втором этаже — спальня и чулан. Лестница казалась слишком крутой даже на вид. Обстановка была неброской, здесь не было ничего лишнего. В прежнем Доме только покои деда были втрое больше этого тесного жилья.

Палатон огляделся, заметив несколько знакомых по старому жилищу вещей, а в углу — один из первых гобеленов матери. Коллекционеры оценивали его в целое состояние, поскольку уже здесь она пробовала себя в нескольких видах рукоделия, в которых потом не имела себе равных. Палатон изумился тому, что гобелен не был продан с остальным Домом, когда Волан рассчитывался с долгами.

— Некоторые вещи не продаются, — заметил дед.

Палатон не был дома достаточно долго, чтобы забыть о поразительном чутье старого чоя — интуиция устойчиво передавалась в их роду по наследству. Палатон нашел кресло, сел и произнес:

— Мне казалось, ты чужд сентиментальности.

— Напротив, — Волан взглянул в угол. — Это было еще до ее измены. Его сделала дочь, которую я любил.

— А я был сделан уже позже.

Волан взглянул на него в упор.

— Да, — коротко отозвался он и помолчал. — Тебе известно, что теперь я плачу налогов больше, чем когда ты был тезаром?

Он всегда останется тезаром, до самой смерти. Но Палатон не поправил своего деда, хотя Волан подразумевал, что, став наследником, Палатон повредил всей семье. Волан никогда в открытую не противостоял Паншинеа, но Палатон знал о его тайном неприятии императора.

— На твоем месте я бы спас все, что смог, — ответил он. — Вряд ли бы моя смерть принесла тебе больше пользы.

Волан скрестил ноги и придвинул к себе стакан с напитком. Морщины на его лице обозначились резче.

— От тебя пахнет листьями тара — эти деревья здесь не растут. Полагаю, ты был в старом Доме, чтобы полюбоваться моим позором.

— А ты опозорен, Волан?

Спина деда, которую он помнил прямой, как палка, за последние годы сгорбилась. Волан больше не мог гордо распрямлять плечи, но он вскинул голову, выпятив подбородок.

— Нет. Я построил Дом своим потом и кровью своих рук, когда меня еще едва можно было считать взрослым. Мой бахдар и мускулы помогли мне занять пустую нишу в Звездном доме. — Он сделал глубокий вдох, смягчая внезапно участившееся дыхание. — Никто не помог мне ни возвыситься, ни… пасть.

За последние сто пятьдесят лет истории чоя было создано совсем немного новых Домов.

Волан со своим поступком прочно вошел в историю. Никто не помогал ему — и это входило в испытания, которые требовали достичь всего самому. Но Палатон не мог поверить, что никто не протянул ему руку в беде. Палатон не стал спорить с дедом, но почувствовал, что тот просто отказался от помощи — так же твердо, как отрекся от дочери и внука. Палатон задвигался в кресле.

— Я пришел узнать, не хочешь ли ты оставить себе доску с ее памятника.

Выражение лица Волана еле заметно изменилось, уголок рта дрогнул.