Несусветный эскадрон
Шрифт:
Конечно же, письмо кишело орфографическими ошибками, но Сергей Петрович и сам был такой грамотей, что хуже некуда.
Наташенька явно сидела, покусывая перо и думая по-французски, а потом сама себя переводила на русский язык, отчего случались всякие курьезные обороты. Но гусар ничего не замечал, ибо с первых же строк был назван нежным другом и заверен, что пребывает в памяти и сердце навечно.
Он, приоткрыв по-мальчишески рот, читал дальше, а эскадрон, бесшумно разместившись в ряд на скамейке, смотрел на него.
Первой
Среди наивного лепета, столь милого его сердцу, возникла вдруг не предвещавшая ничего доброго фамилия «Древоломов».
Наташенька впопыхах сообщала, что носитель сей страшноватой фамилии посватался к ней на днях. Будучи хозяином изрядного поместья, не заложенного и процветающего, владельцем нескольких тысяч душ, наследником двух богатых тетушек, фрейлин былого двора, господин Древоломов был обласкан батюшкой… И, поскольку жива еще память о тех событиях, связанных с ее именем, батюшка был премного благодарен господину Древоломову. И вот – судьба ее решена, зловещий жребий выпал ей на долю!..
– «Пусть я отдана другому, пусть! – писала расстроенная Наташенька. – Пусть он задарит меня бриллиантами, среди коих одно колье к свадебному платью стоит не менее целой деревни и очень мне к лицу, пусть! Пусть он увезет меня в свою Древоломовку, где я зачахну в слезах и горе! Пусть он после этого вывезет меня на всю зиму в Санкт-Петербург и представит ко двору! Но ты, ты единый избранник души моей!»
Далее Сергей Петрович читать не стал.
Незачем было…
Он медленно и аккуратно сложил письмо.
Эскадрон понял, что командир получил недоброе известие. И нетрудно было догадаться, какое именно. Непостоянство любимой женщины, да еще в военную пору, было во все века делом обычным, легко объяснимым и потому простительным.
Адель первая сорвалась было со скамьи – да и замерла. Не было у нее такого утешительного слова, что нашло бы путь к Сергееву сердцу. Да и обнять его она побоялась.
– Ну вот… – сказал гусар. – Письмецо… Как же так?.. Обещалась ведь… Женихом называла… Как же быть-то? Говорила – если насильно под венец потащат, вырвется – и в пруд головой!.. Что же это такое, а, други?..
Тут Адель поняла, что слова вовсе ни к чему, даже самые проникновенные. А требуется совсем другое средство.
Она резко повернулась и пошла искать Зайчиху. Та уже обряжала скотину на ночь.
– Водка нужна, – сказала ей Паризьена.
– Сколько?
– Чтобы человека уложить.
– А что за человек?
– Гусар.
– У меня столько не будет, – подумав, отвечала корчмарка. – Ни из Риги, ни со здешних винокурен сейчас ничего не получить… Война же! И все, кто ни заедет, напиться
– Если заплачу вдвое, то найдется? – спросила Паризьена.
– Надо поискать, – туманно сказала Зайчиха.
Но когда она принесла заветную бутылку, Сергей Петрович отодвинул ее.
– Не надо, – сказал гусар. – Я свою бочку уже выпил. Ну что же? Выходит, свободен… Как полагаете, други, свободен я теперь от слова? Или нет?
Мач насторожился – любимое словечко прозвучало!
Ешка, кому отвечать выпало первым, подумал, почесал в затылке и вздохнул.
– Век бы той свободы не видать…
– Что так уныло? – осведомился Сергей Петрович. – Уж ты-то, я полагаю, никаких уз терпеть не стал бы…
– Стал бы, – признался Ешка. – Как по-твоему, командир, чего я без своего табора слоняюсь? Ведь в таборе безопаснее. Там старшие, они с господами договориться умеют. И женщины бы за детишками приглядели. И сыт бы всегда был.
Сергей Петрович пожал плечами – зачастую он отказывался понимать цыганскую логику.
– Ну, говори уж! – велела Адель. – Не томи душу.
– Да прокляли меня, – скучным голосом сообщил Ешка.
– Как это – прокляли? – удивилась Адель. – Ты что, веришь в такую ерунду?
– Проклятие, по-твоему, ерунда? – несколько оживившись, спросил цыган.
– Су-е-ве-рие! – четко произнесла маркитантка. – Это еще в прошлом веке все знали! Непросвещенный ты человек, Ешка.
– Суеверие! – повторил Ешка. – А почему же я тогда гордым стал?
Адель уставилась на цыгана с великим недоумением.
– Так это же замечательно, что ты – гордый!
– Замечательно? – рассердился Ешка. – Я со всем табором рассорился через эту проклятую гордость! Ни в чем на уступку пойти не мог! Вот и болтаюсь теперь один с охапкой мальчишек! Вот и свободен!
– Ну так помирись! – рявкнула Адель.
– Не могу! Я же гордый!
– Отложи гордость на минутку в сторонку!
– Так меня же прокляли!
– Это правда, – вмешался Мач, видя, что сейчас маркитантка полезет в драку, а цыган непременно даст сдачи. – У цыган такие проклятия. Вот, скажем… (Мач, чтобы слова нечаянно не сработали, задрал голову и обратился к огромному закопченному пузурису, без которого корчма – не корчма.) Чтоб ты то искал, чего на свете нет! Это страшное проклятие. Из-за него человек сохнет.
– Суеверие, – повторила Адель. – Мало ли, что он из-за своего дурацкого характера со всеми переругался…
Разъяренный Ешка открыл было рот, но Сергей Петрович, молча взиравший на перебранку, запечатал этот рот крепкой ладонью.
– Уймись, Паризьена! – приказал он. – Я как командир эскадрона считаю, что проклятия есть. Значит, они действительно есть. Видно, и мне кто-то позавидовал. Вот пошлет тебя этот дурак искать то, чего на свете нет…
– Всю жизнь этим занимаюсь… – буркнула Адель.