Нет Адама в раю

Металиус Грейс

И вдруг Кристоф понял, что говорит о третьем ребенке Этьена так же, как говорили все в семье. Они всегда говорили "сын Этьена", или "третий ребенок", или "последний". Никто никогда не отступал от этого, не называл маленького мальчика по имени , которое он носил меньше двенадцати часов. Стефан Арман де Монтиньи. Прекрасный, белокурый с восковым личиком мальчик, который погиб от кровотечения меньше, чем за полдня.

– Может быть, тогда я еще хотел, чтобы она умерла, - сказал Этьен. Теперь мне все равно. Я только хочу уехать.

–

Послушай, Этьен, - сказал Кристоф, - существует много других способов уйти от нее. Разреши мне отвести тебя домой к ма. Тебе не надо убегать и поступать в военно-морской флот.

– Ты обещал, Кристоф, - пробормотал Этьен.
– Ты обещал мне. Я никогда тебе не прощу, если ты не отведешь меня туда.

И Этьен захрапел, отвернувшись.

– Плоурд, пойди сюда, пожалуйста, - позвал Кристоф.

Когда его товорищ вошел в комнату, Кристоф сказал:

– Помоги мне с ним, а? Нам придется остаться здесь на ночь.

Боб Плоурд был очень сдержанным человеком и не задавал лишних вопросов.

– Конечно, - ответил он.
– Мы положим его на диван, а ты можешь пойти ко мне домой.

– Нет, - ответил Кристоф, - я останусь с ним здесь.

До конца ночи оставалось совсем немного времени, но эти несколько часов Кристоф просидел на стуле, откинувшись к стене, и смотрел, как спит его брат.

Наутро они с Бобом Плоурдом дали Этьену хорошую порцию крепкого бренди, после чего Этьен смог побриться и умыться.

Его одежда была перепачкана, но ему и недолго оставалось ее носить.

Был пронизывающий холод и уже пошел снег, когда Этьен и Кристоф отправились к зданию Арсенала.

– Можешь сказать ма, но подожди до вечера.

– О'кей, - сказал Кристоф, и у него перехватило горло.

Они остановились напротив большого холодного здания из бетона.

– Ну, - сказал Этьен.
– До свидания, Кристоф.

– Да, - ответил Кристоф, и они постояли, глядя друг на друга.

– Не беспокойся об Анжелике и вообще об этом, - сказал Этьен.
– Я напишу тебе.

– Да, - Кристоф кивнул, и казалось, что больше ничего нельзя сделать, он изо всех сил ударил брата по руке и ушел.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

К тому времени, когда Алане де Монтиньи стукнуло пятнадцать, она уже сформировалась в абсолютного циника и осталась такой на всю жизнь.

Еще до того, как ей исполнилось двенадцать лет, и бабушку Монику поместили в государственный приют для душевнобольных, она могла перечислить без запинки имена любовников своей матери, Анжелики, как другие блестящие дети, посещающие детский сад, пересказывают наизусть алфавит.

Алана была сорванцом, в то время как ее сестра Лесли всегда была застенчивой и напуганной. Алана узнала все про мальчиков и про секс, еще не достигнув половой зрелости; Лесли продолжала наивно верить в принцев и сверкающих белых рыцарей.

Анжелике стало намного легче, после того как забрали мать, потому

что их дом стал ее домом, а их деньги - ее деньгами. Алана очень рано поняла, что деньги - очень важная вещь. Сколько она помнила, это были "бабушкины деньги", теперь же Анжелика называла их "мои деньги", и единственное, что изменилось, - бабушка больше не жила дома, а была в приюте для сумасшедших.

Анжелика научила Алану и Лесли говорить, что у бабушки был "нервный срыв", но Алана знала, что бабушка совсем рехнулась. В конце концов, разве она не видела все собственными глазами.

Алана помнила, как сначала бабушка только забывала, куда она положила свои вещи или который час. Но через некоторое время она стала забывать пользоваться ножом и вилкой или того хуже туалетом, а потом она стала по ночам разгуливать по улицам в ночной сорочке. Бабушкина сорочка на спине всегда была в том, что Анжелика называла "грязью", но Алана и ее друзья прекрасно знали, что это такое.

Однажды вечером неожиданно заявился приятель Анжелики. Бабушка дождалась в спальне, когда он удобно устроился на диване в гостиной рядом с Анжеликой, держа рюмку в одной руке и сигарету в другой, вышла в своей старой "грязной" ночной сорочке и начала ругать его по-французски. Она называла его сутенером и сукиным сыном. Алана, подслушивавшая наверху лестницы, хорошо поняла значение этих слов, потому что многие ее друзья были франко-канадцами и научили им.

На следующий день в дом пришел доктор Гордон с другим врачом по имени Генри Гудрич. Через несколько дней Анжелика помыла и одела бабушку, сама оделась для выхода, и даже надела новую шляпу. Вернувшись домой одна, мать сказала, что бедную бабушку отправили в "санаторий отдохнуть", потому что у нее был "нервный срыв".

Лесли заплакала и спросила:

– А когда она вернется домой?

Анжелика погладила Лесли по голове, как будто думала о чем-то другом, и ответила:

– Скоро, дорогая, - и Лесли ей поверила.

Но Алана не поверила, и не плакала. Алана очень хорошо знала, что бедную бабушку отправили в сумасшедший дом. Однажды вечером она попыталась сказать Лесли правду, но Лесли зарыдала сильнее обычного, и назвала ее плохой злой девочкой.

– Ну и убирайся к черту, - сказала Алана.

– Ой-ой-ой, - всхлипывала Лесли.
– Ты плохая злая девочка, и я скажу маме, что ты меня ругаешь.

– Ее зовут не "мама", - ответила Алана.
– Ее зовут Анжелика. А ты дурочка и плакса. Глупая, глупая плакса.

Но Лесли заткнула руками уши и не слышала ее. Когда Лесли не хотела что-нибудь слышать, она затыкала уши, а когда не хотела что-нибудь видеть, то закрывала глаза. Но что было самым ужасным, хуже, чем все остальное так это то, что Лесли могла часами сидеть, молчаливо глядя в окно.

– Что ты делаешь?
– спросит Алана.

– Ничего, - ответит Лесли.

– Это я вижу. Но о чем ты думаешь?