Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья
Шрифт:
Геологи вернулись к обещанному сроку (их нынешний маршрут был рекогносцировочным). Все они веселы, возбуждены: против их ожиданий обнажения вовсе не закрыты льдом и снегом, работать вполне можно. Более того, торосящиеся льды, подходящие вплотную к многометровому обрыву мыса, позволяют работать с моря даже в полный прилив. С завтрашнего дня Шеф объявил большую «потную» работу. Правда, уж и не знаю, как отправятся завтра на работу наши дамы. На них сейчас жалко смотреть: продрогшие от ветра и холода, в сырой одежде, с грязными спутанными волосами, со слезящимися от ураганного ветра глазами... Кроме того, Нина Кузьминична напрочь сбила себе сапогами ноги (в основном, я думаю, вчера, а сегодня еще и добавила).
— Ничего, ничего, — подбадривает ее
Ну, Нина Кузьминична, старый полевик, знала, на что шла, да и выхода у нее не было, а вот зачем нечистая сила принесла сюда Тамару, непонятно. Альберт потихоньку сфотографировал их, таких красивых:
— Всем дамочкам, которые захотят работать в высоких широтах на побережье, перед отправкой в поле буду показывать этот снимок.
Я рассказал о страшном визитере, показал его свежие следы на косе. Дамочки долго ахали и охали, а Шеф издал категорический приказ: отныне хотя бы одна собака и одна единица оружия (лучше всего ракетница: выстрела, даже карабинного, медведь, как правило, не боится — он привык к «выстрелам» торосящегося льда, а вот ракет, особенно если пустить их не вверх, а прямо у него над головой, сильно пугается) должны оставаться в лагере непременно. На обнажении они медведя не видели: наверное, он, учуяв собак, ушел во льды.
27 июля
По-прежнему дует этот проклятый северо-восток! Сегодня утром я проснулся и ахнул: здоровенный кусок моей палатки вырвало напрочь! Да, тут погодка такая, что не соскучишься... Все ушли в маршрут. Со мной оставили Турпана: умного, но шкодливого огромного ездового пса, того самого, которого Шеф чуть не убил, приняв в тумане за оленя. И под рукой у меня — ракетница с пятью ракетами разного цвета. Нынче множество хозяйственных дел, самое сложное из них — в одиночку при сильном ветре зашить палатку, не снимая ее. Это, доложу я вам, развлечение для сильных личностей! Ну и конечно, обед (до чего ж противно готовить из консервов!).
Ближе к вечеру мимо моего лагеря прошли Кеша с Машей. В руках у них мешки: собирают по берегу уголь (топливо —- вот главное богатство здешнего промысловика).
— Нету нынче лета, — вздыхает Кеша, — нету! Вторую неделю северо-восток дует — какое же это лето?! Эх, денечка бы на два-три всего нам сейчас западного ветра — все море было бы чистое, а так что, ни охоты, ни рыбалки... — Они побрели домой, сопровождаемые стариком Цыганом.
Нынешний день оказался днем первой добычи. Неподалеку от обнажения Коля из ружья убил трех огромных и жирных полярных зайцев. Зайцы были совершенно непуганые: он стрелял их практически в упор, метров с пяти.
— Прекрасно! — обрадовался я. — Отныне тушенку заколачиваем в ящики! Начинается настоящий полевой рацион!
— Погоди радоваться-то! — огрызнулся Шеф. — Еще накаркаешь! Тоже мне добыча на севере — зайцы!
28 июля
И опять нынче дует все тот же северо-восток. Но сегодня, в отличие от предыдущих дней, светит солнце, а потому— относительно тепло. В лагере остались мы вдвоем с Ниной Кузьминичной — она взяла на сегодня бюллетень, поскольку сбила ноги и почти совершенно не может ходить.
Я ободрал и освежевал зайцев, расчленил на куски, поставил отмокать, добавив в воду несколько капель уксуса: к ужину буду готовить заячье рагу с чесноком и фруктами (из компота). Прекрасно ассистировал мне Турпан: он сожрал подчистую все отходы, включая и заячьи шкуры. Эх, если бы его приучить еще сжирать картофельные очистки, луковую шелуху да золу из печей, нам бы и помойки было не нужно.
А тем временем ветер начал потихонечку меняться на северный, и впереди, возле мыса Цветкова, там, где работают наши геологи, показалась большая чистая вода. Ну что же, видно, скоро по Пути [11] в устье Хатанги пойдут пароходы — пора!
11
Имеется
Пошел в гости к Кеше.
И вот уж мы сидим в горнице, пьем компот, калякаем о том о сем.
— Землячок подул, — говорит Кеша. — Может, завтра и на запад повернет. Ах, как нужен бы сейчас запад!
— Да, — вздыхаю я, — запад — это хорошо! Надоел уже этот лед!
— Гляди, прилив какой, — показывает Кеша в окно, — при таком приливе два дня западу — и вся вода чистая будет. А сколько времени-то?
— Три часа.
— Сейчас мы с тобой, паря, Америку будем слушать. — Кеша снял с полочки «Спидолу», начал крутить ее ручки. — Я наши «Последние известия» не слушаю. Там про что говорят: где сколько хлеба скосили да кто на какую вахту встал. На хрена мне, скажи, ихние вахты? А американец мне и про политику расскажет, и про Бога, и про Брежнева, и про Солженицына. У них просто: что плохо — и говорят «плохо», а что хорошо — говорят «хорошо». А у нас: и плохо, и хорошо — все хорошо!
— А что, Кеша, — спрашиваю я, — вот эта «Спидола» и есть вся твоя связь с внешним миром?
— Ну почему, — пожал плечами охотник, — вон, прямо напротив — остров Преображения, там полярная станция большая, человек тридцать, должно, будет. Вот вода очистится, они непременно ко мне приедут. Да и сам я к ним попозже съезжу. У меня же вон всего четыре ездовые собачки остались: Моряк, Турпан, Таймыр да Тарзан. А мне без собачек зимой как? Потом, бывает, вертолетчики садятся. Прежде-то, как тут вторая экспедиция работала, они ко мне часто прилетали, у меня за домом для них вон даже площадка размеченная есть. Сейчас, правда, редко прилетают... Летчики-то хорошие ребята есть, но большинство — рвачи. Прилетит, бутылку спирта покажет — шкуру ему дай, рыбу дай. А на кой он мне, его спирт-то? Я, ежели выпить захочу, и сам самогон свободно выгнать могу: у меня и сахар, и дрожжи, и мука — все есть. Ихний-то спирт из опилок гонят, а у меня тут весь продукт натуральный... Вот ваш брат, геолог — тот с понятием, не рвач, подходит по-человечески. Потому — труженик. Копейку свою хребтом да ногами заколачивает. А летчик, он что — извозчик: сел, кнопку нажал — поехали! Потому-то он и труд человеческий не ценит. Да и не в копейке дело. У меня копейка есть — мне не жалко. Мне обидно, что труд мой не ценят. Я потому ведь и рыбу в рыбкооп не сдаю. Они мне уж сколько раз предлагали, а я не хочу. Они же ведь омуля, да какого, северного красавца, по четыре да по пять кило каждый, принимают по полтиннику за кило. Мне же за рыбу обидно! Разве это цена ей?! Я уж и не говорю, что торгуют они его по три да по пять рублей за кило... Не-е-ет! Я лучше этого омуля собакам скормлю, песцам на приваду разбросаю, хорошим людям задарма отдам. И ведь все-то наше государство так устроено — лишь бы ему на трудовом человеке нажиться. Ну, на мне-то они не шибко наживутся...
Потом мы с Кешей прослушали выпуск «Последних известий» «Голоса Америки», однако ничего такого, что заслуживало бы описания в дневнике, в тот раз не передавали. Я отправился домой — пора уже было начинать готовить ужин: наши геологи часа через два должны вернуться. Кеша вышел меня провожать со «Спидолой» в руках и с карабином за плечами.
— А зачем ты «Спидолу»-то с собой взял? — спросил я его.
— Да поставлю на бережке и включу на полную громкость, пусть ее играет...
— Зачем же зря батарейки-то жечь? — удивился я.
— Батареек у меня много, — усмехнулся Кеша. — А на музыку нерпа хорошо идет. Шибко любопытная она и музыку любит. Особливо когда на скрипках играют... — Кеша поставил «Спидолу» на большой валун, который, похоже, лежал здесь специально для этого, включил на полную громкость программу «Маяка», и тут, как по заказу, зазвучал вальс Штрауса «Сказки Венского леса». — Вот погляди, полчаса, много — час, и штук десять тут их соберется, не меньше...
Простившись с Кешей, побрел я в свой лагерь. Следом за мной отправился и Турпан.