Нет места под звездами
Шрифт:
— Я не видел тела, ты угадала. Его не привезли. Сказали, что разрубили Лида на такие кусочки, что собрать не смогли. Доставили кое-что из его одежды и оружия. Я не поверил. Отправил лучших людей туда еще раз. Они вернулись и подтвердили, что была бойня. Что-то случилось, что-то раскидало и разорвало всех, кто был в той злосчастной лощинке, смешав с грязью, превратив в ошметки. Ничего не разобрать: ни людей, ни коней, даже сколько в той ложбинке полегло, сказать не могу. Я приказал выжечь это рощу, повалить все истуканы и засыпать родник. Потом долго и безуспешно искал Лида по всей степи, боялся, что он все-таки ушел живым. Но все было
Йорунн поднялась, отложила лук и кинула Талгату ремень, до того валявшийся на столе.
— Перетяни. Пока ты нужен мне живым.
Хан ловко схватил кожаную ленту и с силой пережал ногу чуть ниже раны. Кровь почти остановилась.
— Час точно протянешь, а потом — не мое дело, — сказала Йорунн.
— Ты получила все, что хотела?
— Нет. Сколько под твоей рукой сейчас людей, Великий Хан?
— А что, боишься нападать не зная наверняка? — скривился тот.
— Я мало чего боюсь, и твои кочевники далеко не на первом месте. Но я хочу знать, скольких ты готов бросить в огонь новой битвы, послать на верную смерть. Ты знаешь, хан, что я скоро нападу на тебя. И разобью. Обращу в бегство твоих воинов и всех, кто окажет мне сопротивление. Клянусь тебе, что не пожалею никого, кто ростом выше колеса от телеги. А потому даю тебе время. Пятнадцать дней на то, чтобы уйти отсюда и увести свой народ. Отступи назад, к прежним границам. Обещаю, что не стану преследовать тебя в пустошах и даже дам людям унести то, что нужно будет им для выживания. Но помни: всех твоих подданных, что останутся на моих землях после этого срока, я буду считать врагами, приговоренными к казни.
— А теперь послушай меня ты, соплячка, — Талгат чуть привстал и сквозь наигранное спокойствие проступила тщательно сдерживаемая ярость. — Ты не можешь мне угрожать, потому что за тобой не стоит никого, кроме горстки сломленных, униженных, раздавленных родичей. Вам не одолеть ни меня, ни моих людей. Но я готов забыть твои дерзкие речи, если ты согласишься заключить мир со мной на правах моей подданной. Я даже прощу тебя и приму с распростертыми объятиями, как потерянную дочь моего народа.
— Ты бредишь, хан, — холодно отозвалась Йорунн. — Слишком много времени ты провел в этих стенах и не видишь дальше своего носа. Поразмысли, старик, если еще можешь, как именно я могла выжить и кто помог мне. Я уже не та девочка, что дрожа от ненависти и страха, смотрела на корону отца в твоих грязных руках. И не та, что предпочла покориться и принять скорую смерть лишь бы заглушить боль унижения. Посмотри мне в глаза, — внезапно потребовала она и крохотные искорки вспыхнули сквозь темноту. — Я даю тебе шанс сохранить невинные жизни. У тебя половина луны, ни днем больше.
— Ты даже не сможешь выйти из этой комнаты. Тебя поймают и убьют.
— Посмотрим, — улыбнулась дочь Канита, подходя ближе. — Один раз ты уже думал, что я мертва. Но я тут, и я стану твоим страшнейшим кошмаром, твоим бесчестьем, погибелью твоей. Ты умрешь в позоре, покинутый всеми, и имя твое будет предано забвению.
Йорунн склонилась так близко, что Талгат почувствовал тепло ее дыхания. И понял: у него остался только один шанс, чтобы попробовать спастись. Наплевав на ужасную боль в ступне,
Острое древко мягко вошло в незащищенную шею, разрывая артерии, перебивая гортань.
— Сперва я посмотрю на то, как сдохнешь ты, — прошипел хан, цепляясь за умирающее тело и сползая на пол вместе с ним.
На миг ему показалось, что в глазах ее мелькнуло разочарование, но уже в следующее мгновение хрупкое тело окутал темный дым, растворил в себе, а затем сам развеялся без следа. Дрогнула, расплылась туманным маревом стрела, вонзившаяся в пол, исчез обломанный наконечник. В воздухе разлился мелодичный звонкий смех и прошелестело, угасая:
— Пятнадцать дней, ни часом больше.
Затем все стихло. Талгат стоял на коленях, чувствуя, как по спине стекают капли холодного пота. Он хотел бы поверить в то, что все произошедшее — плод его разыгравшегося воображения, однако раны ныли отчаянно, на полу засыхали пятна крови, а в воздухе еще стоял слабый запах полыни. Полынь не росла в Витахольме, как не было ее и в его окрестностях. Но полынью пахла ее одежда.
Талгат еще минуту подождал, боясь пошевелиться, а ничего не происходило. Затем обернулся, стараясь дотянуться до кресла и подняться с пола. Опираться на левую ногу было мучительно больно — она горела огнем, а под кожей словно гуляли сотни раскаленных игл. Правая и вовсе онемела и не слушалась. Хан неловко подтянулся на руках и глухо зарычал, более не сдерживая стона. В коридоре тут же раздались встревоженные шаги и в двери настойчиво постучали.
— Мой хан, с вами все в порядке? — раздалось снаружи.
— Сюда, — рявкнул Талгат.
В комнату влетело сразу трое стражников, у первого в руке мерцала лампа, в свете которой пятна крови на полу показались черными. Однако нападающих не было видно, и степняки замерли в недоумении:
— Мой хан, на вас напали? Кто-то был здесь? Лекаря приведи! — старший из охраны кинул через плечо колючий взгляд на подчиненного, и тот вихрем исчез в коридоре. — Начальника стражи сюда, немедленно найти, того, кто пробрался в покои Великого Хана!
— Поздно, — тяжело уронил Талгат. — Вам его уже не поймать.
— Вы рассмотрели его?
— О, еще как, — рыкнул тот, — в отличие от вас. Сию же минуту лекаря приведите, а прочие — вон отсюда. Хотя ты, — он ткнул пальцем старшему — останься, помоги дойти до стола и подай бумагу и чернила. И пришли мне гонца, выбери самого ловкого и опытного. Надо срочно отправить вести в… — тут он осекся и замолчал. — Я объясню ему сам, куда именно. Подготовить двух коней, быстрых, но выносливых — путь неблизкий.
27. Святилище
Йорунн толчком выкинуло в реальность. В горле еще звучали отголоски жуткой боли, легкие горели огнем, она мучительно закашлялась, уперевшись руками в камни под ногами. С трудом захватывая холодный вечерний воздух, девушка позволила себе растянуться на земле, перекатилась на спину и бездумно уставилась в темное небо, усыпанное звездами. “Надеюсь, что твоя смерть, Териарх из Дуны, оказалась легче, — подумала она. — И хотя ты не был человеком, сердце твое вмещало больше доброты и тепла, чем у многих других”.