Нет места под звездами
Шрифт:
Великий Хан замер, наблюдая, как один за другим кочевники, еще пять минут назад следовавшие за ним, разворачивались и устремлялись к воротам. Нойоны оставили своего повелителя, теперь в этом не было сомнений.
Губы Талгата искривила злая улыбка, а из груди вырвался смех, разбавленный горечью. Резким движением хан сорвал дорогую застежку, скрепляющую плащ, и алая ткань соскользнула под ноги, смешиваясь с грязью и кровью. Солнце вспыхнуло на позолоченных чешуйках доспеха, рассыпало искры по земле, ослепляя, но и указывая дорогу к Великому Хану.
Казалось, что бой мгновенно утих, противники
Краем сознания хан отметил, что на переднюю линию врагов стали тяжелые щитоносцы, за ними выстроились лучники. Хорошая позиция — цель видна как на ладони, если не первый залп, так десятый решит исход сражения. Окруженные кочевники уже поняли, что им не уйти живыми. Все они замерли рядом с повелителем, прикрывая его щитами и телами.
Но Талгат лишь раздраженно отмахнулся. Он был воином, одним из сильнейших во всей степи. Он был правителем, на долю которого выпали великие победы, свершения и перемены. Он был лидером, сплотившим множество мелких родов. Это он заставил хулайд и ойра встать под одно знамя, он сделал так, чтобы тайгута и зайсан научились понимать друг друга. Он привел своих соплеменников на плодородные земли, дал им надежду на иную судьбу. И пусть сейчас военачальники обернулись против хана, для большинства кочевников жизнь никогда не станет прежней.
Был ли поступок нойонов ошибкой, предательством, точным расчетом или мудростью? На этот вопрос Великий Хан не мог ответить. Ведь отчасти это было правильно — отказаться от того, что не пускает вперед, топит, тянет ко дну, как слишком тяжелая одежда — незадачливого пловца в бурном потоке. И все же боль от предательства сжала могучее сердце. Оставалось надеяться, что усилия хана не пропадут даром, и после его смерти, наконец, будет заключен взаимовыгодный договор.
После его смерти… Хан мысленно повторил эту фразу несколько раз и понял, что она не вызывает ровным счетом никаких эмоций. Он видел смерть бессчетное количество раз, он сам был смертью. Так чего бояться теперь? Всякий путь имеет окончание, и не ему, Великому Хану Талгату из рода Арвай, бежать от своей судьбы, трусливо поджав хвост.
Он сунул меч в ножны, правой рукой принял тяжелое копье у стоящего рядом воина, левой — приложил к губам витой рожок, давая сигнал оставаться на месте, затем спокойно и уверенно послал коня вперед. На его грудь в это мгновение смотрел не один десяток стрел и даже не два, но хан знал — его жизнь оборвется не так.
Было немного жаль. Слишком глубокая синева разливалась над головой, слишком яркое солнце золотой колесницей катилось по немыслимо высокому куполу неба, слишком звонко и пронзительно пели рога и горны в поле, слишком плотная тишина повисла над городом. Наверное, так и должно быть: прощание придает остроты и резкости ощущениям, позволяя запечатлеть в памяти мир таким прекрасным. Таким пустым. Таким одиноким.
По рядам хольдингов прокатился приказ — и луки разом опустились, направив наконечники стрел в землю. От стены воинов отделился одинокий наездник на великолепном белом скакуне.
Великий Хан и конунг рванулись друг другу навстречу. Каждый из них знал, что этого боя нельзя миновать. Каждый был готов умереть. Каждый надеялся на победу.
Лид с силой метнул копье, и ловко ушел от ответного удара, пустив смертоносное жало на тяжелом древке стороной. Ни один из противников не попал во врага, а кони неумолимо сокращали расстояние. Солнечный свет отразился от лезвий выхваченных мечей.
Клинки со звоном столкнулись, выбивая тусклые в дневном свете искры. Металлический скрежет больно резанул по ушам, но всадники уже миновали друг друга, расходясь на безопасную дистанцию. Развернулись, примериваясь, оценивая. Кто-то позади них ударил в щит рукоятью меча, к нему тут же присоединился еще один человек, затем остальные. Над полем раскатился могучий и древний призыв к священному танцу боя и смерти. Миг — и всадники вновь устремились вперед.
Страшный удар расколол небольшой круглый щит в руках хана. Талгат не глядя отбросил ненужные обломки на землю. Конунг развернулся и заставил коня подняться на задние ноги, вложив в эту атаку всю свою силу и мощь белогривого друга. Хан не успел прикрыться, в последний момент отведя в сторону занесенное лезвие, потерял равновесие и почти вывалился из седла. Кто-то крикнул, но голоса потонули в ритмичном грохоте.
Лид позволил Талгату секундную передышку — ровно столько, сколько нужно, чтобы подняться — а затем снова атаковал. Теперь хану повезло больше, и клинки с противным скрежетом разошлись, не причиняя никому вреда. Конунг выжидал. Он кружил рядом, делая ложные выпады то с одной стороны, то с другой. Потом стал так, чтобы солнце оказалось за его спиной и кинулся вперед.
А Талгат понял, что время неумолимо истекает. Силы быстро покидали его, левое запястье почти не слушалось, в голове мутилось от жары и ярости схватки. Один удачный удар в висок — и шлем с великолепным красным навершием из струящийся конской гривы покатился по дорожной пыли. В глазах потемнело, земля перевернулась, встала на дыбы и хлестко рубанула по плечу и спине. Ребра отчаянно заныли, грудь пронзила жгучая волна боли.
Конунг отступил на несколько шагов и спешился, чтобы подойти к поверженному противнику. Сейчас Великий Хан лежал в пыли, на губах его начали появляться кровавые пузыри, видимо, сломанное ребро пробило легкие. Лид замер над израненным, стонущим врагом, не в силах остановить его мучения одним точным ударом.
Нет. Не так. Не в грязи должен умереть тот, за кем шли тысячи. Пусть Великий Хан принес много горя и своему народу, и хольдингам, но он заслужил встретить свою судьбу, стоя на ногах, а не глотая дорожную пыль и скребя по земле скрюченными пальцами. Лид отступил на шаг назад и хрипло произнес:
— Встань, Великий Хан.
Талгат скривился, сплюнул кровь, вытер рукавом губы, и шатаясь, как пьяный, оступаясь и с трудом удерживая равновесие, медленно поднялся, тяжело опираясь на клинок.