Нет мира в конном мире

Стафеева Жанна Викторовна

Помню первый экзамен -- древнерусскую лите­ратуру. Готовилась я к нему, прямо скажем, неважно. Приехали в гости тусовщики из Люберец, и мы всю

ночь слушали записи "Аквариума", вели душеспаси­тельные беседы и употребляли портвейн на моей про­сторной кухне. В итоге, из наспех прочитанных текстов я почти ничего не помнила.

Зато до сих пор помню свой билет -- "Житие Алек­сандра Невского".

– - Нуте-с, сударыня, -- прогудела басом грузная пре­подавательница по фамилии Демкова, или "бабушка Дем­кова", как звали мы ее за глаза.
– - При каких обстоятель­ствах появился на свет Александр Невский?

Я густо покраснела и сказала:

– - Не знаю.

– - Да, матушка! А "Житие

Александра Невского" вы не читали. Ибо, если бы вы его читали, то с легкостью бы ответили, что Александр Невский появился на свет от Святого духа.

Двойка была совершенно справедливая. Это был пер­вый и последний экзамен в университете, который я зава­лила. Ко всем последующим экзаменам и зачетам теперь готовилась аккуратно -- читала в течение года тексты, записывали их краткое содержание. Перед самим экзаме­ном просматривала сделанные записи. Я помнила, на ка­ком этаже жила старуха-проценщица, какой породы был пес у дамы с собачкой и какой мундир был у Чичикова. Собственно говоря, мундиров у этого литературного ге­роя было два -- брусничный и "цвета наварринского пла­мени с искрой". Это были излюбленные вопросы препо­давателей на экзамене. Считалось, что студент, читавший текст, обязан помнить такие подробности.

К экзамену у профессора Иванова студенты, даже са­мые несознательные, готовились тщательно. Читали тек­сты из данного Ивановым списка, записывая основное содержание повестей и романов, фиксируя все детали, на которые преподаватель мог обратить внимание при про­верке. Не ответить профессору Иванову было бы просто стыдно.

Каково же было наше разочарование, когда Иванов не явился на экзамен, и наши блестящие знания были проде­монстрированы какой-то аспирантке с кафедры. Причина оказалась серьезной -- тяжело заболела его жена. Глядя в глаза молоденькой аспирантки, я мысленно представляла себе высокого седого преподавателя в кипенно-белой ру­башке, который за время лекций не сделал в своей речи ни одной ошибки. Профессор Иванов стал тогда моим камертоном и примером для подражания. Я бесконечно благодарна этому удивительному человеку, который соб­ственным примером научил меня бережно и благоговей­но относиться к каждому родному слову.

С польским у меня как-то не заладилось. В ленинград­ской школе мне легко давался французский. Но я была слегка ленива и не слишком старательна в его изучении. Потом, в Абхазии, я начала учить английский с четвер­того класса. И этот язык тоже давался легко, играючи. И тут такая неудача с польским... Было странно копировать манеру "нарочито" произносить слова. Интонации, свой­ственные у нас речи не слишком культурных людей, были абсолютной нормой произношения для поляков. Ничего не поделать, уж такая в польском языке мелодика. Долго я не могла преодолеть внутренний протест, который рож­дался в душе, когда надо было ее воспроизводить. При­выкала мучительно и целый год и была исключительно молчалива на уроках польского. Меня уже собирались от­числять и даже нашли на мое место девочку с биофака. Но мне на роду было написано закончить университет по специальности "славистика".

Летом я познакомилась с Анджеем Бартошем, своим первым мужем. Погружение в среду изучаемого языка со­творило чудо, и я заговорила по-польски легко и свобод­но. Как будто перешла с этим языком на "ты". Девочка с биофака осталась на биофаке.

Но мне и этого было мало! Я очень хотела учиться на экономическом и получить второе высшее.

Записочка преподавателя политэкономии сработала, и меня в школу бизнеса зачислили. Лучезарно улыбаясь, я "стрельнула" конспекты у мальчиков, которые учились с самого начала, аккуратно переписала их и подготовилась к своему первому зачету. Система обучения была жест­кая. Один зачет не сдал -- вылетаешь. Из четырех сотен новобранцев до финиша доползли всего около тридцати. Самые стойкие и трудолюбивые.

Главным

открытием из дисциплин бизнес-школы для меня стал маркетинг. Читал его преподаватель по фами­лии Остапенко -- симпатичный молодой человек в мод­ном пиджаке горчичного цвета. Он проходил стажировку в Америке, где заразился бациллой маркетинга и был, не­сомненно, человеком, весьма увлеченным предметом.

И эту увлеченность он передал мне. Я читала "Осно­вы маркетинга" Филиппа Котлера словно захватываю­щий роман Переса-Реверте, до того мне было интересно. Маркетинг надолго стал моей философией и путеводной звездой в бизнесе. Позже я узнала, что именно маркетинг дает наиболее сильный толчок к последующей карьере руководителя. В моем случае так оно и случилось.

Открывать дубовые двери филфака мне уже изрядно поднадоело, субботы на экономическом приносили гораз­до больше удовлетворения. Я летела туда не потому, что боялась быть отчисленной. Иностранные языки не были хорошей профессией, это лишь полезный навык для каж­дого образованного человека. Другое дело -- бизнес!

Мне действительно нравилось учиться в бизнес-школе. Это было не решение отца, а мой осознанный вы­бор. Биржа и ценные бумаги -- первый экзамен. Я зубри­ла термины и повторяла лекции. Хотя нынче, признаюсь, не отличу авизо от опциона. Финансы меня интересовали мало. Помню, мы составляли баланс в качестве выпуск­ного экзамена, и он не сошелся сразу у всех.

– - А-а-а!
– - он и не должен сойтись, -- я цифирки перепутал на доске, -- заговорщицки прищурился наш

завкафедрой Пашкус, или любимчик Пашкус, как звали его за глаза. Всем в итоге поставили "зачет".

Меня больше интересовали целевые группы и паблик рилейшенз, истории, которые содержали интересные ре­кламные сообщения. Маркетинг продукта, маркетинг услуги, и особенно маркетинг личности. Как потом все это пригодилось в моей будущей работе и карьере!

Жизнь текла исключительно насыщенно. Итак, два факультета, зарабатывание денег уроками, экскурсиями и переводами, бытовые заботы, семейная жизнь... Лоша­дей я видела редко, но каждый раз мое сердце замирало в благоговейном восторге. Мне хотелось сесть в седло, хотелось чистить лошадей, купать, разносить душистое сено. Но в этот мир было рано, я еще не заработала свой пропуск туда

Лошади стремительно проносились мимо. Пока. Иногда они все же останавливались и даже поворачи­вали голову в мою сторону. Помню, как-то раз в Алек­сандровском парке я уселась на прокатную вороную рысачку и даже самовольно проехалась на ней рысью, метров десять, после чего нас поймали, и с лоша­ди меня сняли. Прогулка быстрым аллюром в планы мужа не входила. Бартош был почти на тридцать лет старше, и, конечно, баловал меня всеми доступными способами. Относился как к дорогой китайской вазе -- бережно и, как к ребенку -- нежно. Увидев, как я отчаянно болтаюсь в седле, он дико за меня испугался. Анджей запретил подходить к лошади ближе, чем на десять метров.

Но моя эфемерная мечта заняться конным спортом приобрела к тому времени вполне конкретные очертания. Для этого уже не нужно было врываться в круг избран­ных, допущенных в конноспортивную школу. Коммерче­ские отношения коснулись тогда и верховой езды тоже. Для приобщения у миру нужны были только свободное время и лишние деньги.

С деньгами все обстояло отлично, а свободное время поглощал муж. Надо признаться, разница в возрасте да­вала мне неоспоримое преимущество. Я как бы была его любимой дочкой, а он -- моим заботливым папашей. Я получила задним числом ту отцовскую нежность, кото­рой обделил меня мой родной отец. У Бартоша в Польше оставалась дочь, даже старше меня. Отцовские чувства Анджея изливались на его девятнадцатилетнюю русскую жену, которая в них отчаянно нуждалась. Бартош решал все бытовые проблемы -- мыл полы в моей питерской квартире, снабжал семью дефицитными продуктами и учил меня готовить.