Нет мне ответа...
Шрифт:
Разбираюсь с почтой — накопилось, а скоро из деревни уезжать. Я ведь не люблю ж незаконченные дела за собой таскать. Уеду в конце сентября и попробую определиться в какой-нибудь лёгочный санаторий, надо серьёзно подниматься, в таком разобранном состоянии роман мне не осилить. Шли продолжение статьи, первая половина написана без заскоков и сумбура. Вот как положительно повлияла на тебя Сибирь.
Обнимаю, Виктор Петрович
15 октября 1996 г.
(К.И.Беляковой)
Дорогая Клава!
Никуда я, ни на какой курорт не уехал, а нахожусь по соседству с домом, в больнице. Моя врачиха сердито со мной обошлась
У Миши Литвякова, киношника, что снимал давно ещё в Овсянке фильм про меня, умерла мать на 84-м году, и он на шести страницах с цитатами из моего «Поклона» написал мне о том, как это происходило, и каялся, что не дал матери, овдовевшей в 36 лет, поиметь свою жизнь, как и всякий эгоист-сынок забрал всю материну жизнь себе. Письмо я прочёл на сон грядущий и долго не мог уснуть, снова и снова думая и горюя о том, что не познал я сознательно материнской любви и свою любовь, нежность и печаль её ухода не познал.
Всякое нарушение естественного хода жизни в чём-то изменяет самоё жизнь, а изменения те на ком-то отражаются всегда и глубокую, никогда не заживающую рану оставляют в сердце, если оно. конечно, сердце, а не кирпич. Это я и о девочке нашей — наскочили, сотворили, грех совершили и живём вот. не всегда сознавая, что уже в чём-то ограбили жизнь будущего человека, наделили его недоумением, обидой и болью, которую она до глубины ещё пока не осознаёт, но чувствует же, перемогает и тоску, и непонятную неразгаданную печаль, которую я вот носил в себе всю сознательную жизнь. И мне не хватало, всегда не хватало и посейчас не хватает материнской любви, как девочке не будет всегда, всегда (!) не хватать любви отцовской и ласки мужской.
Тебе, тебе следует любить и жалеть девочку за двоих, ибо я не смею сближаться с нею, я привязчив даже и к чужим детям, катастрофа получится не только для меня — чёрт с ним. со мной-то! — но для моих близких людей, если я позволю себе распуститься, довериться чувствам...
Прости, пожалуйста, на бумаге сказалось то, что должно было быть сказано словами. Ещё и ещё прошу тебя, будь посдержанней, потерпеливей не только к девочке, но и к матери своей. Какую Бог дал, такую и люби, и терпи — мать бывает одна и никогда, нигде и ни в ком не повторяется. Уж тут ты мне можешь верить на слово.
Посылаю тебе две вырезки из газет, очень любопытные, знаю, что они тебе пригодятся в работе, а девочке берёзовые серёжки, нарисованные в Михайловском художником. Сломите пёстренькую веточку берёзы, расщепите её и сделайте рамку для этого рисунка. А пока целую
Ваш В. Астафьев
20 октября 1996 г.
Красноярск
Председателю Законодательного собрания Пермской области Сапиро Евгению Сауловичу
Пишет Вам бывший уралец из Сибири, который видел Вас вживе ещё Женей в незабвенном городе Чусовом, и более наши пути, увы, нигде не пересекалась. И не думал я, не гадал, что доведётся мне обращаться к Вам, как к официальному лицу. Не думал я и тоже не гадал, что не где-нибудь, а в одной из самых мрачных областей, с её «вечно правильным» руководством, жизнерадостно глядящим в светлое будущее, в чусовском пригороде, тоже не самом светлом уголке, в Копально, куда не только сов. граждан, но и корреспондентов «Чусовского рабочего», где я имел честь трудиться, не подпускали и на выстрел, возникнет и создастся «Мемориал», о котором при недавнем прошлом и думать-то жутко было. И кем создаётся?! Самими уральцами, и возглавит эту работу наш человек, выходец из Чусового, друг моего сына.
Вот это и есть главная перемена нынешнего времени — дети наши не хотят повторения нашего во всём, в особенности нашего рабского терпения, которое обернулось трагедией для России и её народа...
Словом, Евгений Саулович, я, как член Совета копалинского мемориала, прошу Вас этому единственному в своем роде в России заведению оказывать всяческую помощь и содействие, и поддержку. Переизберут ли Вас (а я всем сердцем желаю этого), не забывайте, пожалуйста, о моей просьбе и, если на смену Вам придёт разумный преемник, передайте мою просьбу и ему.
Когда будете на могилах папы и мамы, поклонитесь им от меня и Марьи Семёновны и положите цветочек на могилу — мы всё-таки долгое время знали друг друга и почитали, и память сохранила о них самые добрые воспоминания.
Возможно, даст Бог летом нам и повидаться.
Желаю Вам, семье Вашей и Уралу седому спокойствия, труда и процветания. Преданно Вам кланяюсь. Виктор Астафьев
20 ноября 1996 г.
(Н.Гашеву)
Дорогой Николаша!
Два подряд послания от тебя, и тут уж хочешь не хочешь — отвечать надо. Я сейчас не пишу ничего, никуда и никому. Разве что деловые бумаги. Отлежавши снова осень в больнице, занялся я изданием собрания сочинений (15 томов), решил сам их все откомментировать, чтоб после меня брехни меньше было, и девять томов уже сдано — первые тома набраны, задержка из-за художников — безответственные они всё же, необязательные, тем более москвичи (они оформляли «Последний поклон» для «Молодой гвардии» и хорошо оформляли). Очень много времени и всего прочего взял седьмой том («Затеси»), а впереди ещё том публицистики и два тома (последних) — писем. Тут и вовсе зашьёшься, а помощник-то один — Мария Семёновна, да и та хворает, но всё равно, сколь может, помогает.
Как выйдет листовка о подписке (очень славно сделанная), так и вышлю, чтоб не было, как в прошлый раз — прозвенели, даже по сотне рублей собрали, и шабаш, заклинило, издатель ныне по стране бегает, от кредиторов и рэкетиров прячется.
Сейчас издаёт собрание наш «Офсет», могучейший в стране полиграф-комбинат, и под боком он, всегда можно вмешаться в работу, что-то проконтролировать, о чём-то и попросить, на чём-то и настоять. Я сообщу обо всём тебе и попрошу издателей связаться с какой-нибудь пермской книготорговой фирмой, дабы в Пермь попала книга. Тираж пока в заделе небольшой, но было 10 тысяч.