Нет пути назад
Шрифт:
Ненависть. Злоба. Недоверие. Груз накопленных обид. Все это довлеет над нами, мешая нормально в мире жить.
Мой преемник на посту наместника (придурок) остановил вывод войск на половине. В итоге войск оказалось недостаточно, чтобы контролировать ситуацию, но достаточно, чтобы вызывать инциденты наподобие этого. По-моему, самое худшее дело – это дело, остановленное на половине. Лучше бы вообще не делать.
Да, кстати, если еще не представил моего воспреемника на посту наместника – извольте. Это Его Высокопревосходительство Наследник Бухарский, ротмистр гвардейской кавалерии. Да-да. Он. Назначили его в ходе кампании по «исламизации»
Впрочем, я не могу предпринимать ничего против моего преемника хотя бы из соображений чести. Когда на корабле раздрай и каждый делает то, что в голову взбредет, ничем хорошим это не закончится…
Мы, по моим расчетам, все еще находились в Западном Кабуле, в его «частном секторе». Из-за пурги ничего нельзя было разглядеть. Одни бетонные заборы сменялись другими, но водитель вел уверенно, и явно не первый раз. Потом он свернул, и мы вкатились в черный провал ворот, которые за нами немедленно закрыли.
Боевики. Их было четверо, и сколько-то еще было в темноте. Автоматы Калашникова, на двух подствольные гранатометы, они стояли в темноте в одинаковой форме афганских контрактников, и теплые капюшоны делали их похожими на фанатичных монахов, которые несколько сот лет назад жгли людей на кострах.
Я вышел из машины.
– Лаасуна портакра, – сказал боевик, стоящий ближе всего от меня, стволом автомата подсказывая, что надо сделать.
– Тса? – Я сделал вид, что не понял.
– Руки вверх… – сказал другой боевик по-русски и каркающе засмеялся.
Я заметил черную тень виллы в глубине сада, чахлые деревья, горящую в углу бочку, пульсирующую тревожным красным светом – это для того, чтобы погреться около нее в ожидании чего-то.
Один из боевиков приблизился. Положив автомат на капот такси, ловко обыскал меня. Опыт явно есть.
– Аслиха нах! [3] – сказал он и отступил в сторону.
Второй боевик тоже шагнул в сторону, стволом указывая направление.
– Тер ша, руси [4] .
3
Оружия нет! (пушту)
4
Двигайся, русский (пушту).
Мы вошли в дом. Обычная вилла, примитивно по нашим меркам, но по местным неплохо обставленная, капитальная, теплая. На кухне горела жаровня, отчего сильно пахло перегорелым растительным маслом.
Главный боевик пробурчал что-то под нос и пошел на кухню. Мы остались вчетвером в чем-то, напоминающем прихожую.
– Снимай одежду, русский, – сказал таксист.
– Это еще зачем? – резко спросил я.
– Это правило. – Таксист хорошо знал русский, говорил почти без акцента. – Нам надо быть уверенными, что ты не принес маяк. Маяк,
– В таком случае принесите другую одежду. На улице холодно.
Последовали переговоры между таксистом и боевиками, после чего один из боевиков ушел куда-то в глубь дома и вернулся с мешком. Мешок он бросил мне под ноги, от него воняло, даже от не раскрытого.
– Вот твоя новая одежда, русский. Извини, другой нет.
С этими словами второй знающий русский боевик визгливо расхохотался. Шутник, однако.
Я начал переодеваться, свою одежду складывая в мешок. В мешке был полный комплект одежды пуштуна, поношенный. Когда я закончил переодеваться, один из боевиков взял мешок и вышел с ним на улицу. Понятно, что он сделает, – бросит в огонь. Деньги, конечно, возьмет себе – я оставил сколько-то в карманах.
– И часы тоже.
Отправляясь на дело, я предполагал такое, потому часы взял самые простые, какие у меня были. Швейцарские Traser в карбоновом корпусе, такие выдают спецназовцам в качестве служебных. Очень точные, прочные и недорогие. Я хотел бросить их на пол, но «веселый» боевик перехватил мою руку. Забрал часы, надел на свою руку, сказал что-то довольное на пушту. Воистину, полные кретины. Часы – лучшее место, чтобы разместить там маяк. Батарейка, а в таких часах, как наш «Авиатор» или швейцарский Breitling, еще и передатчик, работающий на аварийной частоте, чтобы любой летчик, потерпевший аварию, мог подать сигнал бедствия. А перепрограммировать его на другую частоту, в том числе и на ту, на которую наводятся ракеты, – дело пяти минут. Кретины недоделанные.
Вышел старший среди боевиков, что-то буркнул.
– Амир Хабибулла просит присоединиться к столу. Закон афганского гостеприимства, – сказал таксист.
На столе было мясо. Много жареного мяса, мало риса. Один из признаков того, что это боевики: в горах куда проще украсть овцу или барана и поджарить мясо на костре, чем возиться с варкой риса. Приправа – обычный кетчуп, купленный на базаре. Я заметил, что в стороне стоит мешок, в котором виднеются пакеты быстрого питания, купленные оптом: ими-то и питаются боевики в горах, эту лапшу (она пошла из Китая, ее могут позволить себе китайские бедняки) можно даже погрызть, если нельзя развести костер. Наверное, купили еще шоколадные батончики с арахисом и майонез.
Мясо резали ножом. Брали руками, вилок не было. Рис брали тоже руками, пихали в рот. На столе была бутылка шаропа, афганского виноградного самогона – не ожидал ее здесь увидеть, выпив, могут и озвереть. Начали разливать, пластиковый стаканчик налили и мне. Я отрицательно покачал головой и отставил в сторону.
– Харам!
Боевики смутились. Главарь что-то рявкнул и выпил, но двое, как я заметил, только пригубили. Понятно, эти еще не безнадежные и им стыдно. Неверный указал мусульманам на то, что они делают харам, и был прав.
По глазам сразу было видно – захмелели, даже с учетом того, что только что поели жирное мясо, а жир частично нейтрализует алкоголь – все равно захмелели. Афганцы не умеют пить, а моджахеды еще и воздерживаются, но не ввиду особой веры, а потому, что алкоголь в горах достать сложно. Здесь же – и достали, и напились…
Амир мутным взглядом посмотрел на меня, потом толкнул локтем сидящего рядом «веселого» боевика с моими часами на руке, пробурчал по-пуштунски.
– Амир Хабибулла спрашивает тебя, неверный, когда вы уйдете из Афганистана…