Нет слова «прощай»
Шрифт:
— Я не пойду на станцию, — сказал Поль. — Все будут глазеть на меня и судачить за моей спиной. Лучше обо всем этом забыть.
— Забывай, если хочешь, — сказал Кен, вставая. — Сиди здесь и хнычь на здоровье! Можешь думать, что весь мир против Тебя. Только я не стану торчать здесь с тобой.
Кен повернулся и зашагал к своей лодке.
— Я еду на станцию и постараюсь все выяснить, — бросил он через плечо.
Дойдя до опушки леса на скалистом склоне мыса, он остановился и обернулся назад.
— Идешь со мной? — окликнул
Он долго ждал. Поль все так же недвижно сидел и глядел на воду. Кен повернулся и начал пробираться сквозь кустарник. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Идти было очень трудно. Он вспомнил первые дни знакомства с Полем и его отцом, когда они втроем выволакивали из леса тяжелые бревна для нового причала. Как давно, казалось, все это было!
Наконец Кен выбрался к заливу, где на берег были втянуты обе лодки. Он уже столкнул свою лодку в воду и повернул ее бортом к берегу, чтобы удобнее было вскочить на нее, когда из кустов до него донесся какой-то звук. Кен выпрямился и, придержав лодку за веревку, привязанную к ее носу, прислушался.
Спустя минуту Кен увидел клетчатую рубашку Поля. Согнувшись, он пробирался по каменистой тропе сквозь сплетенные ветви кустов. Подойдя к Кену, Поль вскинул голову, и глаза друзей встретились.
— Я поеду с тобой, — сказал Поль. — По правде говоря, мне это совсем не хочется, и толку никакого не будет, но я все равно поеду.
Кен кивнул. Ему хотелось протянуть руку и положить ее на плечо друга. Ему хотелось сказать, что все кончится хорошо. Хорошо ли? В этом он совсем не был уверен. Он знал, что Поль, возможно, был совершенно прав.
— Хорошо, — сказал Кен. — Едем!
Они оттолкнули свои лодки — красную и зеленую — от берега и молча поплыли рядом навстречу дальнему берегу.
Глава XIII
На станции, в дневные часы обычно безлюдной, сейчас толпилось так же много людей, как и в пятницу вечером. Весь причал был забит лодками, и друзьям пришлось вытащить свои на берег по соседству. На самой пристани стояли, сбившись в кучку, и оживленно беседовали какие-то люди, но еще больше народу собралось на перроне. Из дверей вокзала вышла Джэнет Морли и медленно пошла вдоль путей. По ее глазам было видно, что она недавно плакала. Отец ее был занят какими-то делами в здании вокзала.
В самом дальнем конце перрона сидели на скамейке Джон Онаман, Генри-Черепаха и еще два человека, которых мальчики видели впервые. Эти двое были одеты в штатское и вполне могли сойти за дачников, приехавших на отдых в Кинниваби. Все четверо сидели и смотрели себе под ноги. Все молчали. Генри-Черепаха, высокий, худой юноша, с обезображенным оспой лицом, при виде мальчиков встал и отошел к краю платформы. Ни один из двух сыщиков даже не взглянул в его сторону.
Когда мальчики проходили мимо, Джон Онаман поднял голову. На его лице не было страха, одна лишь покорность судьбе, но он широко улыбнулся друзьям.
В лавке было полным-полно народу, и когда в нее вошли мальчики, здесь уже шел жаркий спор. Никто ничего не покупал, все только говорили, словно пришли на собрание, а не в магазин. В лавке были только мужчины. Одни стояли вдоль прилавков, другие сидели на скамье у печурки или толпились у задней стены.
Еще в дверях мальчики услышали голос Симпсона.
— …Не верю, что они это сделали! — говорил он. — Ни на секунду в это не поверю! Я знаю этих парней, знаю с пеленок и прямо вам говорю: они сроду ничего не крали.
Наступило минутное молчание. Все уважали старика Симпсона. Но совершенно очевидно, не все были с ним согласны.
— Я так считаю: пусть в этом разберется полиция, — произнес чей-то голос. — В конце концов, это ее обязанность, и полицейские знают, что делают.
— Правильно! — поддержал другой голос. — Что мы в этом понимаем?
Бен Симпсон пристально взглянул на говорившего. Один его глаз, тот, что был поврежден много лет назад, как-то странно смотрел вниз, но зато другой ярко сверкнул в полутьме.
— Как сказать, — проговорил он, — может, кое-что и понимаем. Я, к примеру, неплохо знаю индейцев. Есть хорошие индейцы и есть плохие. А Джон Онаман — хороший. И Генри-Черепаха — тоже.
— Совершенно с вами согласен! — раздался звучный голос из глубины лавки.
Обернувшись, Кен увидел Макгрегора: тот сидел на стойке, где обычно раскладывали почту.
— Надо знать индейцев, чтобы разобраться в этом, — сказал он. — А Симпсон знает индейцев лучше меня, лучше всех нас, как я полагаю. Но вот Джона Онамана я тоже хорошо знаю. И готов поручиться головой, что он не имел никакого отношения к этим кражам!
Из затемненной половины лавки вышел Уилбэр Кроу. На его толстых губах играла презрительная усмешка.
— Ваша любовь к индейцам всем известна, — сказал он. — Вам и Симпсону они, так сказать, помогают зарабатывать деньги. Вот вы и ходите в их друзьях!
Последняя фраза прозвучала в его устах как обвинение.
— Кто-то, может, сочтет, что у вас благородные чувства, — продолжал Кроу. — Что до меня, можете защищать своих индейцев сколько влезет, я не против. Я только вчера вечером говорил мистеру Морли: я ни к кому не питаю злобы.
В его голосе, как и в углах скривившихся губ, была насмешка.
— Но все же должны мы смотреть в глаза фактам или нет?
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Макгрегор.
Кен знал, что Уилбэр Кроу наслаждается ситуацией: ему нравилось быть в центре внимания, нравилось, что к нему так прислушиваются дачники-горожане.
— Мы все знаем, что вы питаете слабость к этим индейцам, — сказал он. — Живете с ними, как говорится, душа в душу. Потому и не видите того, что творится у вас под носом.