Нет у любви бесследно сгинуть права...
Шрифт:
Всенощная кончилась. Пустая церковь. А Петр, стянутый крестным обручем, один стоял у креста: «Агриков меч, — вышептывали его смякшие губы, — дай мне этот меч! пошли мне этот меч! — и рука подымалась мечом: Агриков меч!»
И погасили свечи, и последние монашки черными змеями расползлись из церкви. Сумрак окутал церковь глубже ночи, и цветы от креста с аналоя дохнули резче, и воздух огустел цветами.
Взрыв света ударил в глаза — Петр очнулся: с амвона Ласка со свечой и манит его. И он пошел на свет.
— Я покажу
И когда они вошли в алтарь, Ласка поднял высоко над головой свечу.
— Гляди сюда, — он показал на стену, — ничего не видишь?
В алтарной стене между кереметей из щели торчало железо.
Петр протянул руку, и в руке его оказался меч; на рукоятке висела ржавь и липло к пальцам — кривой кладенец.
Это и был Агриков меч.
Не расставаясь с мечом, Петр провел ночь у монастырских стен: домой боялся, было полем идти — отымут. Осенняя ночь серебром рассыпанных осколков свежестью светила земле, а ему было жарко: Змей жег его — как и где подкараулить Змея? И на воле не находя себе места, он прятался за башни, глядя из скрыти на кольчатую ночь — не ночь, а Змея. Только синяя заря развеяла призрак, и благовест окликнул его: мерным «пора к нам».
Не помнит, как выстоял утреню, часы и обедню. Никаких песнопений — в ушах шипело, и глаза — черные гвозди, еще бы, всем в диво, князь Петр, в руке меч, — искал Ласку, одни черные гвозди. Зубами прижался к золотому холодному кресту и, обожженный, вышел.
Павел только что вернулся из Собора, когда вошел к нему Петр с находкой.
— Агриков, — сказал Петр, кладя меч перед братом.
Павел недоверчиво посмотрел на ржавое оружие:
— Где ты его достал?
— Агриков, — повторил Петр. И, оставив меч у брата, вышел — по обычаю поздороваться с Ольгой.
Не задерживаясь со встречными и не заглядывая в боковушку, Петр вошел к Ольге. И что его поразило: Ольга была не одна: с ней сидел Павел.
Петр поклонился ей, но она не ответила, в ее глазах стояли слезы, но она не плакала, а улыбалась, пристукивая каблуком: то-то заговорит песенным ладом, то ли закружится в плясе. Такой ее Петр не видел. И как случилось, что с ней Павел, которого он только что оставил? Или Павел обогнал его?
Таясь, Петр вышел.
Навстречу один из слуг Павла. Петр остановил его:
— Брат у себя?
— Князь никуда не выходил.
— Тише! — погрозил Петр, не спугнуть бы! и сам поднялся на цыпочки: он вдруг все понял.
Павел сидел у себя и рассматривал диковинный меч.
— Ты никуда не выходил?
— Никуда! — не отрываясь от меча, ответил Павел.
— Но как могло случиться, а я тебя только что видел с Ольгой.
— Ты меня видел?
— Он сидит с ней. Он знает свою смерть, — Петр показал
— Осторожно! — Павел, подавая меч. — Расколоться может.
С обнаженным мечом Петр вышел от Павла.
Крадучись — не спугнуть бы! — подошел к дверям Ольги. Не предупредя, переступил порог.
В его глазах Ольга и с ней Павел. Задохнувшись, подошел ближе. И оглянул. Нет, это не чудится: это Павел! И странно: сквозь Павла видит он окно, в окне золотая береза. И догадался: огонь! — огненный Змей.
Они сидели тесно: губы его вздрагивали, а она улыбалась.
Петр подошел еще ближе, и ноги его коснулись ее ног. Вскрикнув, поднялась она — и вслед за ней поднялся Павел.
В глазах Петра резко золотилось, и он сам поднялся в золотом вихре и ударил мечом по голове Змея.
Кровью брызнул огонь — сквозь огненный туман он видел, как Павел, содрогнувшись, склонился к земле, орошая кровью Ольгу, и Ольга, как и Павел, склонясь, клевала землю.
Петру мерещилось: кольчато-кровавое ползет на него, душит, грозя, и он махал мечом, пока не разлетелся меч на куски и куском железа его очнуло.
Со Змеем покончено — в мече нет нужды: Агриков меч отошел в богатырскую память.
Муромский летописец запишет, теперь всем известно: жена князя Павла Ольга, к которой прилетал огненный летучий Змей, захлебнулась змеиной кровью, а князь Петр, Змееборец, от брызнувшей на него крови весь оволдырил, как от ожога.
Говорили, что волдыри пошли по телу от испуга и от испугу саданул Петр Ольгу. Так думал и Павел, но брату не выговаривал «чего-де бабу укокошил», как между бояр говорилось с подмигом. Павел был доволен, что Петру она под руку попалась: какая она ему жена — змеиная!
За Петром осталось: Змееборец. Так он и сам о себе думал, терпеливо перенося свою телесную скорбь — безобразие: исцарапанный, скривя шею и корча ноги, скрехча зубами, лежал он, на его груди горел струпный крест, жигучий пояс стягивал его, и глаза и рот разъедала ползучая сыпь — кости хрястают, суставы трескочут.
Муромские ворожеи, кого только ни спрашивали, ни шепотом, ни духом, ни мазью, ни зельем не помогли, хуже: спина и ноги острупели и зуд соскреб сон. От слабости стало и на ноги не подняться.
Тут и говорят, что в рязанской земле водятся колдуны старше муромских: везите в Рязань.
А говорил это Ласка — кому еще знать.
И решили везти Петра в Рязань: почему не попробовать — рязанские колдуны, на них и посмотреть страшно, найдут жильное слово заоблачно и поддонное — шаманы!
II
Петр на коне не сидит, его везли. Путь невеселый: и больному тяжко и людям обуздно. Недалеко от Мурома в Переяславле решили остановиться и попытать счастье.