Нетерпеливые
Шрифт:
Снаружи по-прежнему громыхали трамваи. Казалось, передо мной останавливается и затем трогается один и тот же вагон-специально чтобы усугубить мое одиночество зрелищем бесчисленных угрюмых лиц. Едва я забывала их молчаливые мрачные насмешки, как они появлялись вновь. В конце концов я закрывала глаза, отдаваясь этому току мертвящих взглядов. И сколько ни впивалась я в Салима мстительным взором, чтобы он вызволил меня из этого, он хранил безразличный вид.
Мы расстались на улице, на том же месте, не проронив ни слова. Когда он повернулся и пошел прочь, я на миг дрогнула: меня обуяло желание побежать за ним, позвать, наконец, снова обрести его. Он шел уже по другому тротуару. Давясь
Глава VI
Этим утром я открыла глаза раньше обычного. Донесшийся из окна голос Тамани омрачил ясный день. Я услышала на лестнице ее шаги. Ее звала тетя Зухра, словно предупреждая о чем-то. Но Тамани со своим гаденьким смешком приближалась. Вот она толкнула дверь.
Я не удивилась ее вторжению. Со вчерашнего вечера я, опустошенная, провалялась в постели. Остальные сновали по дому. Производимые ими звуки долетали до моих ушей какими-то нереальными. Уже целую вечность, казалось мне, я едва воспринимала окружающее из кокона своей лености. Я укладывалась в постель, когда на меня накатывал страх или чувство ужасного одиночества. Я приучала себя спать, закрывать глаза, чувствовать лишь гибкость своих вытянутых рук и ног, чересчур полных жизни для такой неподвижности, и подобное насилие над своей природой доставляло мне какое-то мстительное удовольствие.
Тамани уселась у меня в изголовье. Вуаль она откинула назад, верх корсажа расстегнула. Тяжко вздыхая, она согнулась в три погибели, чтобы поднять до колен свои пышные шаровары. Раздвинув ноги и скрестив руки на груди, она какое-то время, постанывая, отдыхала в этом положении, и ее потемневшее сало лоснилось от пота. Ее скрипучий голос окончательно разбудил меня.
— Ну что, — сказала она, — похоже, ты заболела?
— Нет, я здорова.
Пальцем она подняла мой подбородок, вперила взгляд мне прямо в глаза и сочувственно проскрипела:
— Да нет, ты какая-то желтая, увядшая… это дурной знак.
— Это просто жара.
— Я догадываюсь, — с хитрой улыбкой заявила Тамани, — упадок духа… дело обычное… В твои годы тебе пора бы и замуж. Тебе нужен мужчина!
— Так ты это пришла мне сообщить? — холодно спросила я.
— О! Не сердись… меня-то уверяли, что ты совсем плоха…
Не желая завершать разговор, она принялась рыскать взглядом по всем уголкам комнаты, утирая лоб и облегченно икая.
— Так ты спишь здесь со своей мачехой?..
Я ждала продолжения. По тому, как глумливо она выговорила «со своей мачехой», я, кажется, догадалась о цели этого утреннего визита.
— Вам бы следовало разгородить эту длинную комнату на две. Так ты была бы одна. Ты поступишь в университет. Тебе надо будет работать, как юноше, чтобы никто не мешал… У меня, к примеру, всего две комнаты. Ну так вот, я сказала Слиману, своему молодому брату: «Забирай одну комнату себе. Твоя учеба — это главное!» А в другой живу я вместе с сестрой и всеми племянницами.
Я оборвала ее болтовню:
— Лелла меня не стесняет. Меня вполне устраивает ее соседство.
Тамани бросила на меня лицемерный взгляд.
— Ты и впрямь хорошо уживаешься с Леллой Маликой… Немудрено — она ведь одних лет с твоей сестрой Шерифой… Что-то ее сегодня не видно часто она по утрам уходит?
Она повела Зинеб к доктору. — Я усмехнулась: — Так вот почему ты осмелилась подняться наверх?
Играя свою роль до конца — без всякого усилия и, на мой взгляд, даже с удовольствием, — Тамани воскликнула:
— Да говорю же: я хотела повидать тебя!.. Знаешь, я считаю
Она захныкала, продолжая что-то бубнить, но я уже не слушала ее. Я вновь переживала то время… о нем мне однажды рассказала Шерифа.
Время, когда мой отец, Си Абделазиз, показывался в доме только раз в неделю, чересчур поглощенный своими обязанностями аги [2] и женщинами, сменявшими одна другую в квартире, которую он снял в европейском городе, — это если он не пропадал в Париже, уверяя французов в полной поддержке «преданного и благодарного туземного населения»… Или где-нибудь на водах, где изгибал свой высокий стан арабского рыцаря пред элегантными дамами. Тем временем моя мать с непроницаемым под морщинами лицом принимала жен просителей, присутствовала на церемониях, где должна была представлять самый старинный в здешних краях религиозный род. Поведала Шерифа и о роли Тамани, об «отеческом» интересе, который проявлял мой отец к этой дочери одного из своих слуг, — интересе, о котором еще долго перешептывались за его спиной на каждом углу. И, похоже, не без причины, настолько этот человек стал под конец пренебрегать принятыми в нашем обществе правилами приличия.
2
Ага — титул управителя округа в дореволюционном Алжире.
От той поры и шел отсчет ненависти Фарида к этой женщине, Тамани; она усвоила привычку относиться к остальным с пренебрежительной фамильярностью, как если бы ее вечно осеняло покровительство Си Абделазиза. Должно быть, в память об этом своем возвышении она так горделиво украшала жирную грудь своими ожерельями, своей связкой из наполеоновских луидоров; должно быть, это свою ушедшую молодость, обласканную циничным сластолюбцем, она сотрясала желеобразной плотью, вышагивая на свадьбах среди честных и строгих матерей буржуазных семейств. Тогда она кичливо похвалялась перед ними:
— Вот этим самым золотом я оплачу своему брату Слиману врачебный кабинет. Он скоро закончит учебу, и тогда я женю его на ком захочу…
Я вернулась в настоящее. Тамани продолжала свою нескончаемую речь:
— Как подумаю, что теперь, чтобы повидаться с тобой, я должна таиться!.. Но за что же на меня ополчилась Лелла Малика! Я ничего ей не сделала! Наоборот… После смерти твоей матери, когда твоему отцу понадобилось жениться вторично, если б я вовремя не сказала ему, что видела у Юсефов красивую девушку, кому бы пришло в голову искать жену в этом полудеревенском семействе — они ведь только-только переехали в Алжир.
— Ты хорошо знаешь Юсефов?
Пробуждавшееся во мне любопытство толкало меня ухватиться даже за тонкую ниточку.
— О, я как все… Теперь у них самая роскошная мавританская баня в городе. А раньше, когда твоя мачеха жила еще с ними, у них была совсем крохотная, в Белькуре… С тех пор они далеко шагнули вперед… крупными делами ворочают…
— Значит, впервые ты увидела Леллу там, в Белькуре?
— Да… Она приехала вместе с ними в Алжир. Ее родители умерли, и из родственников у нее оставалась только жена Юсефа… Какая-то дальняя кузина… — Тамани призадумалась. Они, верно, почувствовали, что сумеют выгодно выдать ее замуж. Толстяк Юсеф без выгоды и пальцем не шевельнет… Потому и поставили ее за прилавок, у кассы, чтобы ее видели все посетительницы.