Нетерпеливые
Шрифт:
* * *
Когда я открыла глаза, то огляделась вокруг. Спустилась ночь. На совсем еще недавно неподвижном море плясали огоньки. Мне чудилось, что за эти минуты, пока время было уничтожено нашим единственным объятием, прошла целая ночь.
Я поняла, что в городе — чужой, он поджидал меня внизу — мне придется учиться жить заново.
* * *
Дома Лелла выросла передо мной, едва я открыла дверь. Ее отрывистый голос не вызывал во мне ничего, кроме удивления. Я отвыкла от голосов.
— Ты возвращаешься в такое время, потому что знаешь, что Фарида нет!.. И пользуешься
Я показала ей спину. Мне хотелось быть одной.
Войдя в комнату, я не стала зажигать свет. Это было мое единственное прибежище… Из-за двери доносились нервные шаги Леллы: я слышала, как ее каблуки цокают по коридорам. Она словно металась по лабиринту иного мира. Сейчас я видела ее насквозь. Я наконец поняла, почему на протяжении последних двух дней она так носилась по опустевшему дому. Ее упреки питались другим чувством, куда более тягостным, в котором она не хотела признаваться и самой себе. Она была одинока.
Фарид уехал с Зинеб к ее родственникам. Он не мог отказать в этом жене, безмерно счастливой от того, что после шести долгих месяцев ожидания наконец обнаружила себя беременной. Я впервые увидела, что он разговаривает с ней уважительно. В момент прощания, когда Фарид, смеясь, подхватил чемоданы, я тоже расцеловалась с Зинеб с неожиданной симпатией.
Теперь я слышала, как Лелла закрывает дверь, направляется в другой конец коридора, поднимается за бельем, которое сушилось на террасе.
Я открыла окна, чтобы впустить свет луны. Освещенные окна первого этажа отбрасывали в ночь длинные красноватые отсветы, и на темных стеклах плясали блики. Я обернулась, ища их где-нибудь в уголке огромного зеркала. И увидела там свое лицо.
Отныне мне следовало искать себя уже не в этой маске незнакомки, а далеко отсюда… Там, снаружи, зрелую женщину мучила тайна. Во мне просыпалось счастье, которому еще даже не было названия.
Глава VIII
Фарид отсутствовал три дня; три дня; три дня, в каждый из которых я сбегала. Весь день я с нетерпением дожидалась той минуты, когда мне придется придумывать для Леллы очередную ложь. Это было моей первой мыслью при пробуждении. Пока я нежилась в постели, она овладевала мною целиком. Теперь, когда для лжи появились основания, она стала меня тяготить.
Сознавая свое бессилие, я ожесточалась. Все равно уйду. В первый день, когда Лелла возникла передо мной, я, опустив голову, пробормотала:
— Я иду к Мине…
И пошла прочь, досадуя на себя за недостаток естественности. Она ничего не сказала. Салим прощался со мной словами: «До завтра, до четырех часов». Я отвечала: «Да», как если бы для меня все было просто. Я возвращалась домой. В еще не освещенном коридоре Лелла глухо вопрошала:
— Это в такое время ты возвращаешься?
Я не отвечала.
Фарид и Зинеб уехали «на несколько дней». На сколько точно, я не знала. Меня мучила мысль о том, что наступит конец этим дням, этим часам в порту, куда я ходила встречать ночь и где она возникала передо мной подобно зверю с бездонными глазами.
«А если Фарид вернется завтра?» — говорила я себе. И назавтра просыпалась от малейшего звука с бьющимся
Было десять часов: мой зять Рашид уходил рано и возвращался лишь к полудню; это и не Сиди, потому что я не слышала его обычного «Трек». Значит, это Фарид… Я с решимостью усмехнулась. В четыре часа я должна встретиться с Салимом. И встречусь. Фарид запретит мне выходить из дому, а я выйду. Воображение у меня разыгралось: а если он проследит за мной, увидит, что я с Салимом?.. Тогда я осмелилась сказать вслух в пустой комнате: «Если он увидит меня с Салимом, я покончу с собой. Покончу с собой, если он что — нибудь узнает».
От этого чувства — что я готова на все — я словно воспарила над землей. Я уже видела, как, освобожденная от всего, лечу и лечу — без цели, к небытию. Гордость обуяла меня. Я упивалась своим могуществом. Мне следовало бы сказать: своей молодостью. Потому что только молодости дано опробовать свою первую отвагу в бунте.
Это оказался не Фарид. За завтраком Лелла сообщила, что получила от него письмо: они с Зинеб приедут к концу недели. Мне было даровано четыре дня отсрочки.
В этот вечер я вернулась позже обычного. Меня неотступно преследовало воспоминание об этих часах, проведенных в порту, где в очередной раз вокруг стоящей неподвижно, как корабельные мачты, пары влюбленных постепенно смыкалась ночь. Лелла, одетая в черное, встретила меня с напускным безразличием:
— В пять часов приходила Мина. Судя по всему, она давно с тобой не виделась. Я даже хотела задержать ее, чтобы вы хоть в этот раз наконец повстречались.
Я молчала. Она не отставала:
— Что ты на это скажешь?
— Я? Ничего… — Остро взглянув на нее, я добавила: — Если хочешь потребовать у меня отчета, сделай это при Фариде.
Она побледнела. Я торжествовала. Я знала, что она ничего не скажет. Перед тем как удалиться, я небрежным тоном спросила:
— Тамани сегодня здесь? Кажется, это ее голос раздается у Лла Айши…
— Это она, — подтвердила Лелла, ставшая еще бледнее.
Она повернулась и исчезла. Между нами не осталось недоговоренного. Теперь она была уверена, что в тот день я все слышала.
* * *
Я спустилась к теткам. Устроилась в уголке патио, где ко мне тотчас подбежали две племянницы. Семилетняя Сакина была моей любимицей: тоненькая, хрупкая, живая как ртуть. Ее личико с утонченными чертами обрамляли завитушки блестящих черных волос, а нежный звонкий голос вполне мог бы принадлежать и молодой женщине. Младшая, Аниса, попросила меня помочь ей приодеть своих кукол.
В другом конце двора женщины окружали тетю Зухру, как всегда поглощенную своим шитьем. Лла Айша, сидя на вытащенном из дома матрасе, бормотала себе под нос нескончаемые истории — она могла часами беседовать вот так со Всевышним, прося у него быстрой смерти, облегчения своих болей. В конце концов она злобно усмехалась, проклиная всех и вся: дескать, она знает, мы бросим ее умирать в одиночку… Время от времени она с ненавистью поглядывала на женщин, чересчур занятых болтовней с Тамани, затем со вздохом откидывала назад голову.