Нетерпеливые
Шрифт:
Он говорил, и его слова продлевали нашу близость. Под этот аккомпанемент я вдруг отдала себе отчет, что мы незаметно, как-то естественно перешли на «ты». И оттого, что я обнаружила это лишь по прошествии времени, мне стало как-то особенно покойно и уютно.
— Я так люблю тебя… — вполголоса произнес Салим.
Инстинктивно мы разъяли руки, когда на обычно пустующий балкон прошли посетители. Голос Салима окреп, и жизнь вокруг нас остановилась: умолкли посетители и шумы улицы, навсегда застыл трамвай.
— Хочешь стать моей женой? Только серьезно — да или нет,
Я смотрела на него, стараясь навечно запечатлеть в памяти это так сильно волнующее меня лицо. В его взгляде была надежда… Если до сих пор Салим был для меня лишь тенью, то теперь, безоглядно отдавая себя, он затронул мою самую чувствительную струну. Я улыбнулась и доверчиво пустилась в откровения.
— Я уже давно твоя жена… Помнишь день, когда мы поднялись из-за этого стола и ты, улыбнувшись, сказал мне: «Пойдем куда-нибудь»? До тех пор мы всегда оставались здесь. По тому, как быстро ты проговорил «куда-нибудь», я чисто интуитивно поняла, что произойдет нечто серьезное. Вместо того чтобы спросить, куда и зачем, я последовала за тобой; я знала, что отныне последую за тобой куда угодно… Ведь именно так отдают себя, верно, Салим?
— Да, — выговорил он с благодарностью. — Да… но скажи, разве тебе не хочется, чтобы это произошло быстрее? Чтобы мы поженились как можно раньше?
Я испугалась, что, сказав «да», покривлю душой. Мне было хорошо и так. У меня была его рука, его присутствие, его тревожные расспросы. Больше мне ничего не хотелось. По дрожанию его голоса, когда он произносил последнюю фразу, мне показалось, что он толкает меня на дорогу, еще не успевшую открыться перед нами. Я не торопилась; мне хотелось бы побыть некоторое время в этой располагающей к доверию обстановке, прислушаться к своим ощущениям. Понежиться в его взгляде, посмотреться в него, как в зеркало.
Все это я собиралась как-то объяснить Салиму. Но он не стал дожидаться моего «да», которое я еще взвешивала. Он опередил меня. Именно в эту минуту, минуту нашей помолвки, я осознала, как портит все любящий вас человек, слишком торопясь завладеть вами. Но тогда это меня не возмутило. Под его требовательным натиском я ощущала свою ценность.
— Я не хочу больше встречаться с тобой тайно… — Он уже распоряжался. — Я побывал у твоего брата. Перед этим я видел тебя на балконе и подумал: сколько же можно созерцать тебя, больную, вот так издали. Я рассказал ему о своих намерениях, но и попросил разрешения некоторое время встречаться с тобой, чтобы и ты участвовала в решении твоей судьбы… Нельзя допустить, чтобы в связи с нашей помолвкой о тебе пустили хоть малейший слушок…
— Окружающие мне безразличны, — возразила я с горячностью. — Главное — это ты!
— Зато мне они не безразличны, когда речь идет о тебе. О! — воскликнул он с воодушевлением. — Как бы я хотел, чтобы все они видели тебя такой, какой вижу тебя я: ангелом.
— Молчи! — вскричала я со страхом.
Уже в тот миг я испугалась предстать в его глазах этаким приукрашенным образом, имеющим мало общего со мной, живым человеком. Ведь так легко поддаться подобному искушению. Достаточно глазам мужчины загореться чуть
— Молчи, — повторила я уже тише, — так никогда не следует говорить.
* * *
— Хочешь, вернемся в порт? — спросил он после долгого молчания.
— Как пожелаешь.
Я упивалась своей покорностью. Там нас на пламенеющем небе ждало солнце, закатывающееся за неподвижные корабли.
— Хочешь ли ты этого так же, как я?
В его голосе нарождалась страсть. И тут я поняла, какие чувства понуждают женщин говорить «да». Их сердца опустошены троекратно: леностью, жалостью и какой-то необъяснимой нежностью. И в этой растерянности они отдают себя на милость мужчине, пусть даже и насильнику, — и все ради того, чтобы после случившегося оказаться лицом к лицу со своим новым, уже окончательным, образом. И тут вдруг диковинным цветком распускается их чистота. Уже потом.
— Да, — сказала я.
С набережной море выглядело все таким же: безмятежная зеленая равнина, истаивающая к горизонту. Подняв голову, я поняла, что день уже готов прорвать небо. На молу мы остановились. И когда, сойдясь в кровопролитный тройственный союз, земля, вода и небо явят нам свой истинный, гигантский лик, передо мной не останется ничего, кроме другого гигантского лика: лица Салима. Обогатившись наконец этим грандиозным кошмаром мироздания, мы согласно войдем в наступившую ночь.
* * *
Он был тут, в позе, казавшейся мне вечной. Лицом к миру, длинное тело вытянуто на влажной земле, почти явственно дышавшей многочисленными порами. Голова его лежала у меня на коленях. Он произнес:
— Я хотел бы остаться вот так навсегда.
Я ответила ему улыбкой, счастливая от того, что не выпустила его в те сферы, где он был бы один. От его страсти мне досталось бы тогда лишь неистовство голоса, которое бы меня испугало. Не то что сейчас, когда он смирно покоится рядом.
— Как ты прекрасна, — проговорил он. — Божественно прекрасна!
— Это все вечернее освещение!
К его восторгу я отнеслась снисходительно. Я гордилась тем, что сумела удержать его подле себя. Теперь, вместо того чтобы терзаться бесчисленными вопросами, я могла великодушным жестом одарить его счастьем, насколько это было мне по силам.
— Через год ты будешь моей женой…
— Год пройдет быстро! — сказала я, гладя его по лицу, чтобы унять возможное после столь пылкого начала нетерпение.
— Сейчас я даже жалею, — продолжал он, и голос его стал таким чистым, что мне чуть не захотелось, чтобы он замолчал. — Я даже жалею о тех последних днях, когда мы приходили сюда. Я не должен был… я знаю, что тебе было стыдно…
— Нет, ни о чем таком не надо жалеть, — сказала я с твердой решимостью поверить в это. — Я твоя жена… Что в том дурного?.. В один прекрасный день я буду целиком твоей…
— Год — это так долго!.. — печально промолвил он.
— Между нами ничто не может измениться.