Нетерпеливый алхимик
Шрифт:
Некий период моей жизни ушел на горькое осознание узости собственного мышления и неумения концентрировать волю, и тогда я ухватился за шахматы как за спасительную соломинку. Особенно меня увлекал эндшпиль, когда на поле оставалось минимальное количество фигур и было необходимо мобилизовать скудные внутренние ресурсы. Разрабатывая тактику против Салдивара, я вспомнил про долгие бдения над шахматной доской и засучив рукава принялся за подготовку заключительной части партии.
Телефон его офиса я добыл у Родриго Эхеа, кстати сказать, не оказавшего ни малейшего сопротивления. Салдивар был не из тех, к кому можно
— Сержант Бевилаква? — спросил негромкий, но звучный мужской голос.
— У аппарата, — ответил я.
— Леон Салдивар, — представился он. — Как мне сообщили, вы хотели со мной поговорить.
— Совершенно верно. Я звонил вам утром.
— Полагаю, речь пойдет о Тринидаде Солере.
— Правильно полагаете, — подтвердил я, немного озадаченный.
— Вас устроит сегодня во второй половине дня?
— Как вам будет угодно. Не хотелось бы нарушать ваши планы, — прибавил я, раздумывая над тем, кто же на самом деле инициатор нашей встречи: я или он.
— Значит, сегодня после обеда. Скажем, часика в четыре, хорошо?
— Прекрасно. Я приеду к вам в офис.
— Нет, — возразит он повелительным тоном, вероятно, не сумев сразу избавиться от застарелой привычки отдавать распоряжения целому штату лизоблюдов с трясущимися поджилками. — Приезжайте ко мне домой, так будет удобнее.
Я записал адрес. Будьте уверены, он жил не в какой-нибудь там дыре, а в северном пригороде, являющемся частью зеленого пояса Мадрида, где все улицы носят название того или иного дерева.
— До свидания, — сказал Салдивар и повесил трубку, не дав мне времени ответить.
Без десяти минут четыре я катал по тихим безлюдным кварталам поселка. Дорога то и дело перемежалась гигантскими «лежачими полицейскими», которые принуждали водителей сбрасывать скорость до 20 км/час — неукоснительно выполнявшееся здесь правило, меж тем как в любом другом районе Мадрида оно нарушалось бы с бесшабашной свободой, прямо пропорциональной безнаказанности. Пока я увертывался от устрашающих препятствий единственно доступным мне способом — униженным смирением, в голове бродили весьма поучительные для моего жизненного опыта мысли: иной раз совсем нелишне подчиниться запретам при условии их действенности. Несмотря на море корыстной риторики и бурю спекулятивных протестов, подобные запреты пользуются всемерной поддержкой общества и составляют едва ли не единственно реальную силу, призванную для его защиты.
Доступ в резиденцию Салдивара преграждали массивные черные ворота. Сам дом отстоял от них на расстоянии не менее ста метров и утопал в зелени огромного сада. Ворота были заперты. Я вышел из машины и нажал кнопку переговорного устройства с видеокамерой, легонько перемещавшейся в такт моим движениям. В домофоне раздался мужской голос, и я назвал свое
Когда я наконец очутился на территории поместья, из дверей оборудованной по последнему слову техники будки высунулся молодой человек и сделал знак, чтобы машина следовала дальше. Я миновал шуршащую гравием дорожку, осененную деревьями и таким аккуратным газоном, что мне невольно представилась процедура ежедневной стрижки и не иначе, как маникюрными ножницами. Напротив входа в дом меня поджидал еще один молодой человек. Он жестом указал мне на место в тени деревьев, приспособленное под гостевую стоянку. Припарковав машину, я зашагал ему навстречу с естественным желанием поздороваться, но парень испуганно попятился и кивнул в сторону двери, где маячил третий по счету охранник, но уже постарше.
— Сержант Бевилаква? — осведомился он и, прежде чем я успел раскрыть рот, вежливо проговорил: — Проходите, пожалуйста.
Мы пересекли первый этаж, залитый солнечным светом и заставленный дорогими предметами, о назначении которых я даже не догадывался, и вышли во внутреннюю часть сада. Угрюмый мажордом (несмотря на отсутствие ливреи, я почему-то решил, что это был он) пригласил меня пройти в беседку и сесть за столик перед огромным бассейном. Стоял конец сентября, но день выдался жаркий.
— Сеньор Салдивар сейчас придет, — пообещал он трепетно-торжественным тоном и бесшумно удалился.
В следующую минуту я увидел в бассейне женщину. Черный купальник плотно облегал ее стан и подчеркивал изящность движений хорошо натренированного брасса. Закончив дистанцию и, видимо, ленясь вылезать по лесенке, она оперлась о бортик руками и сильным толчком вынесла свое тело на поверхность, потом проворно добежала до гамака, где лежали махровый халат и шлепанцы, и, не обращая внимания на стекавшие струйки воды, надела все это на себя. Потом медленно направилась к дому. Пока она приближалась к моему столику, я успел рассмотреть ее получше: чуть больше тридцати, средний рост, молочно-белая кожа (насколько я мог заметить, она не очень-то жаловала солнце), короткие волосы, казавшиеся совсем темными после купания. По типу лица и сложения она чем-то напоминала Бланку Диес, но была моложе.
Наверное, я уставился на нее с неприличным интересом уличного ловеласа. Но разве избежишь соблазна, когда безмятежным летним днем в дивном саду вдруг оказываешься наедине с нимфой! Женщина подошла ко мне и остановилась, разглядывая меня с не меньшим любопытством.
— Привет, что ты тут делаешь? — спросила она, сменив испытующий взгляд на еле заметную улыбку. Ее низкий голос звучал с такой же, как у Бланки, хрипотцой.
— Рубен Бевилаква, — ответил я несколько невпопад.
— Патриция Салдивар, — представилась она и, откинув с лица мокрые волосы, протянула мне правую руку. Я осторожно сжал влажные холодные пальцы, а тем временем она продолжила: — Ты, вероятно, и есть тот самый гвардеец, который должен прийти к папе для какого-то разговора.
— Да, — ответил я, не видя смысла скрывать очевидный факт.
— А почему не в треуголке и не в форме?
— В треуголке сейчас жарковато, — оправдывался я.
— Пришел разузнать о Тринидаде?