Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.
Шрифт:
Спросил капитана:
— С «Альбатроса» тоже снимать будем? Муку?
Алексей Андрианович разламывал вилкой оранжевую картофелину. По его сосредоточенному лицу, по тому, как ответил он — не переспросив, не повернувшись, Рогов понял, что все слышал капитан.
— Да.
Это было решение в его, стармеха, пользу. Раз ещё и с «Альбатроса» берём, о донкерманах и говорить нечего. Вопрос исчерпан! Рогов молча допил компот и, пожелав приятно кушать, пошел к выходу.
В кают–компании за столиком с домино его уже ждали. Но день шел кувырком, и даже здесь, где он был королём, ему не везло сегодня. Перли одни дупли, а когда пришло
Закон подлости действовал и тут. Горючее шло медленней, чем он предполагал — к четырем не успеть. Четыре — официальная цифра, названная им как бы вслух, для себя, в душе же надеялся на три, ну, в крайности — на половину четвертого. Не выйдет! А тут ещё сломалась лебёдка. Лебёдчик Филиппов, детина в белой панаме, заявил об этом так спокойно, будто речь шла о партии в домино.
— А электрик где? Почему не делает?
— Так обед же, Михал Михайлович. — Филиппов книжку читал, развалившись в тенечке «а мешках с мукой. Поразительно, какие тюлени ходят в море!
— Обед! А в полпервого, когда работать, электрика вызовите?
Спокойнее, Рогов, спокойнее. Им трудно, устают. Плюс сорок в тени.
— Так обед же! —Лебёдчик не понимал, чего хочет от него старший механик.
Рогов сжал губы. Плюс сорок в тени, повторил он про себя.
— Немедленно позвоните, чтоб вызвали электрика.
Вырубив ток, сам полез. Краем глаза видел, что Филиппов поднялся, но не двигается, ждёт чего-то. Сыт, сонен, равнодушен.
— Куда позвонить?
Рогова начинало трясти. Плюс сорок в тени, твердил он себе, как попка. Плюс сорок.
— На мостик. Вахтенному штурману. — И такому лебёдку доверяют! Пока сообразит, что к чему, строп людей посшибает.
Приблизив лицо, втянул носом воздух. Лишь бы не обмотка… Паленым не пахло.
Поиграл, ища, пальцами — плоскогубцы бы, ладонью по брюкам похлопал. Ничего, кроме ключа от каюты. Достал.
— Дежурному электрику срочно подойти ко второй точке, — прогремело в полуденной тишине радио, и через минуту возник откуда-то Мамин. На маленькой головке по–пляжному белел носовой платок. Рогов, даже не удивившись внезапному (появлению старшего электромеханика (молодец, всегда вовремя!), ткнул ключом на вскрытую распределительную коробку. Мамин посмотрел — молча и внимательно — ковырнул ногтем и наклонил голову в платке, соглашаясь. Стармех сунул ключ в карман (нагрелся уже), пошел к надстройке. Тени втянулись под предметы — солнце в зените. Все излучало жар. Валялись рыбины— безглазые: выжгло, испарило глаза. На «Альбатросе» что-то скороговоркой скомандовали в радио — кому, интересно? Безлюдна палуба тральщика, все умерло, ушло, спряталось. Даже на мостике никого. В тени шлюпки рыбные гирлянды — вялятся. Не верилось, что через четверть часа все оживет и задвигается. Расплавленной краской подпахивало.
С палубы юта спускался электрик. Выпущенная рубашка прикрывала шорты, и казалось —он так, в одной рубашке. Спешил, но поручня не касался: .горячо. Какой там сорок в тени, больше! Рогов сказал, что там уже старший электромеханик, а сам думал о лебёдчике Филиппове; хорошо, что выдержал, не накричал. Но что-то другое было нехорошо,
Ребром ладони нажал на раскаленную ручку. Та спружинила, и дверь открылась. Холодком дохнуло, свежестью воздухом. Стармех перешагнул, высоко подняв ногу в сандалии, проворно захлопнул дверь. Ручка с этой стороны была холодной, и он, наслаждаясь, задержал на ней ладонь. Дышалось глубоко и сладко—словно воду пьешь. Без кондишена гибель в тропиках.
А другое, нехорошее —стычка с первым помощником из-за донкерманов. Журко сам виноват: зачем начал об этом при мастере? Но и ты не ангел; надо бы промолчать, разобрались после б — нет же, полез. Алексей Андрианович—человек тактичный, не вмешивался, но ты и его втянул— будем, видите ли, с «Альбатроса» брать? Не знал будто.
Злился на себя Рогов. Они с Журко —свои люди, столько плавали вместе, столько ещё плавать им, а капитан — отличный капитан, первоклассный капитан, — но ведь посторонний, на один рейс. Нельзя так при постороннем.
Дверь Первого была распахнута настежь. Он стукнул и вошёл.
— Заходи, —сказал Первый, будто и не случилось ничего.
На просторном столе белел ворох писем—с промысловых судов. Журко брал их, сколько. помещается в руку, глубоко совал в длинный целлофановый мешок. Поднакопилось писем: промысел отдаленный, тупиковый, проходящего не поймаешь транспорта. Поднакопилось…
Сколько все же разного на Первом! Почта, фильмы, политинформация, кружки всякие. Балалайка —и за ту отвечает. Стармех не то что сочувствовал (что ж сочувствовать, на нем разве меньше висит?) — понимал, и это «понимание как бы сглаживало его невольную вину перед Первым.
Он поворошил конверты, пробежал взглядом по фамилиям адресатов. Все женские имена, а почерки старательные, как у первоклашек: упаси бог, не разберут на почте!
— Пишут, — с насмешливостью произнес он и бережно поправил конверты. Но не к письмам относилась эта заботливость (насмешливо же сказал), а к Первому — ловчее брать.
— Пишут, —сухо согласился Журко, а стармех понял: обидел ся-таки.
Медленно отошел к иллюминатору. «Альбатрос» ожил: люк трюма поднят, цепляют сетку для переправки людей. Рогов вспомнил и — сказал, но не так, что только сейчас вспомнил, а будто думал все время:
— Рассчитывал, к трем закончим — с горючим. Куда там! К пяти бы успеть.
К пяти, ясно? О каких же донкерманах говорить здесь, Иван Тимофеевич!
Первый продолжал складывать конверты.
— Успеете.
Что, дескать, обсуждать, коли капитан решил?
При чем здесь капитан? Мы с тобой говорили, и я тебя должен убедить, а не капитана. Даже не убедить— поплакаться, если хочешь: вот ведь запарка какая с горючим!
Рогов вернулся к столу.
— Сейчас двоих даём на подвахту — Алексеев и Крамель. А с четырех — трое.
Журко сграбастал последние письма, но не — сунул, поднял голову.
— Откуда ж трое?
И впрямь не понимает?
— Станицын, Половков…
— Ну?
— Ну и я.
Журко старательно вложил конверты в целлофан.
— Тебе-то чего там делать?
Вчера и позавчера не спрашивал — чего. Правда, не в трюме работал —на лебёдке… Но обида растаяла у Первого — все понял: и зачем явился стармех, и к чему разговор весь этот.
— Попить есть чего-нибудь? —-буркнул Рогов сердито. Пусть не думает Первый, что вот переживал и совестился стармех, а теперь успокоился разом. — Холодненького.