Неуловимая блондинка
Шрифт:
Отец вынул фотографию повешенной Скороходовой. Протянул Валеро:
— Что ты скажешь про это? У тебя есть какие-нибудь идеи, что это?
Валеро расплылся в улыбке:
— Есть идеи. И много. Сеньориту я не знаю, но за что ее повесили, знаю.
Отец не поверил:
— Убийство было совершено на прошлой неделе, а ты уже двадцать лет как не у дел.
— Десять, почти десять.
— Ну и за что?
— А это не убийство. Это ejecucion. Se ejecuto.
Отец переспросил:
— Как это по-французски? По-английски?
— Не знаю.
Я
— Её казнили? Ничего себе! За что?
Валеро расплылся в улыбке:
— Не за что. По ошибке.
И весело продолжал.
— Я расскажу. Наш бывший, — он показал рукой бороду, — наш бывший был очень добрым человеком.
— Добрым? — усомнился отец.
— И умным.
— А вот это верно.
— Ты знаешь, в Латинской Америке очень много непонятных людей, и наши друзья всегда очень хотели, чтобы они сказали правду. И пытали. Но наш бывший сказал, что пытать — это негуманно.
— Не поверю.
— Правильно делаешь, что не веришь. Но пытать непрактично. Потому что, когда человека пытают, он начинает говорить неправду. И потом трудно отличить, где правда, где нет. И наш бывший придумал делать кино.
— Кино? — удивилась я.
— Кино. Мы взяли русскую сеньориту, латинка не подходила, её могли знать. Мы взяли русскую сеньориту и начали снимать кино, как она пытает здоровых парней. То есть она делала всякие гадости, а они делали вид, что им больно, и орали. А гадости были такие, Лонов… При дочке твоей не скажу, так как гадости были по мужской части. Так вот потом, когда нужно было узнать что-либо, показывали это кино объекту вечером и говорили, что эта сеньорита приедет завтра утром и займётся с ним таким образом. Так утром он заявлял, что всё расскажет без сеньориты. И всё рассказывал. При пытках такое не рассказывали бы. А ты говоришь: наш бывший был негуманным. Гуманным. Объект всё рассказал и абсолютно здоров. Убедил?
— Убедил. И ты хочешь сказать, что эта сеньорита была из тех, кого использовали для съемок.
— Нет. Я только предположил.
— Но прошло много лет, и эта сеньорита вряд ли была той, которую снимали в кино.
— Верно, Лонов, не той. Но кто-то хотел напомнить про ту историю, хотя… Дай мне еще эту фотографию.
Он снова внимательно рассмотрел фотографию, потом удивленно развел руками:
— Ты знаешь, Лонов. А ведь это сделали не латины.
— Почему ты так думаешь?
— Понимаешь, в испанском языке восклицательный знак ставят сзади и впереди предложения.
— Могли ошибиться?
— Нет. В таких случаях не ошибаются.
— Но, может быть, это сделали переводчики.
— Переводчики — народ очень грамотный и писали всегда без ошибок. Нет, Лонов, ищи тех, кто хочет выдать себя за латина. И потом… Знаешь, какое было время. Если бы все было по-настоящему, на стене обязательно повесили бы портрет Че Гевары.
— Шутишь.
— Шучу. Хочешь, я скажу, кто тебе даст полную информацию. Только
Отец развел руками:
— Но он приговорён к пожизненному заключению и уже лет десять как во французской тюрьме.
— Верно, пожизненно, — согласился Валеро. — И поделом. Убил пять человек. Но все были мерзавцами.
— И почему же поделом? — удивилась я.
— Потому что попался.
— И он сидит, вы сказали, уже десять лет, а эту сеньориту убили на той неделе.
— Ну и что. Тюрьма — это очень удобное место для того, чтобы быть в курсе дела.
— Европейская тюрьма, — поправил отец.
Валеро снова расплылся в улыбке.
— Верно. Европейская. В вашей он… ой-ой-ой… он бы сидел тихо.
— И в вашей тоже, — добавил отец.
— И в нашей тоже, — согласился Валеро.
— Но как же он в тюрьме может быть в курсе оперативных новостей? — не могла поверить я.
Ответил отец:
— Может. К нему каждую неделю приходят его бывшие друзья. Ты помнишь…
Он назвал какое-то имя. Я вопросительно посмотрела на него:
— Кто это?
— Это не относится к нашему делу, — ответил он и обратился к Валеро: — А ты помнишь…
Валеро почему-то ответил по-французски. Отец начал было мне переводить, я махнула рукой:
— Потом расскажешь.
Они начали что-то вспоминать. Я с улыбкой смотрела на них. Вспоминали они весело, говорили быстро. Я смотрела и думала, как это хорошо, когда людям на склоне лет есть о чем весело вспоминать.
А потом Валеро встал, мы попрощались и ушли. Отец довёз меня до аэропорта в Джексонвилле.
— И что, теперь придется ехать к этому убийце? — спросила я.
Отец был категоричен:
— Ни при каких обстоятельствах.
И через четыре часа я уже была в своем офисе.
14. О Диккенсе на испанском языке
На следующий день я зашла к Биллу, пересказала беседу.
— И что, теперь придется лететь в Париж? — спросила я.
— Нет, — ответил он, но не столь категорично, как отец. — Тем более что есть новости. Пришел ответ от архивной группы.
Да, в записке, которую передала специалистам Элиза Вернер, было написано «Capitale» и шесть цифр: 158413. Они тогда решили, что это номер счета, и проверили все возможные банки, но такого номера счета не оказалось.
Они обещали прислать подробное досье.
— Пока нечего, — резюмировала я.
— Абсолютно ничего, — согласился Билл.
Через несколько дней я отправилась на уик-энд к родителям.
Вечером у бассейна речь снова зашла о встрече с бандитом, сидящим в тюрьме во Франции. Мама была категорична:
— На встречу с этим бандитом я тебя не пущу. Если надо будет ехать, поеду я.
— Это верно, — согласился отец. — У нее любой бандит заговорит. Но ты знаешь… Это, правда, немного о другом. Валеро говорил, что написал «Venganza!» не латиноамериканец, и сказал: проверьте всех, кто выдает себя за латина. Помнишь, ты говорила…