Неуловимый монитор
Шрифт:
— Вот тут и бросим якорь, — сказал Володя.
Овидько отворил тяжелую, скрипучую дверь. Скупой свет проникал в мельницу откуда-то сверху. Видимо, через дыры в крыше. Прислоненные к стене, стояли жернова. Черный паук ткал густую паутину. Старая седая крыса удивленно уставилась на нас, пошевелила усами и исчезла.
— Веселое, однако, местечко, — сказал кареглазый матрос Игорь Личинкин. — Ну, прямо «Тайна старой мельницы», как в кино.
— В кино-о? — протянул маленький и юркий Лаптий. — Нет, брат, это тебе не кино… — не преминул он ввернуть свою любимую поговорку.
Попадал ли снаряд
И тут, хозяйственно оглядев заброшенную мельницу, он повторил:
— Н-да-а. Это вам не кино…
— Личинкин и Лаптий, — позвал Володя, — отправляйтесь.
Матросы молодцевато подтянулись и, откозыряв командиру, вышли из мельницы. Пояснений им не требовалось, они отлично знали, чего хочет от них начальник.
Выглянув через мгновение в узкое оконце, пробитое в бревенчатой стене, я уже не увидел матросов, только что перешагнувших за порог. Они словно сквозь землю провалились.
Мудряк налаживал рацию. Овидько стал на охрану поста корректировщиков. Согнувшись в три погибели, он укрылся в густой заросли кустарника, и Гуцайт был уверен, что ни одному фашисту не удастся подобраться к нам незамеченным.
Прошло полчаса, час. Время тянулось медленно.
— Так бывает всегда, — объяснил мне Володя, — когда уходят разведчики и остальным приходится ждать их возвращения.
Вокруг все застыло: лист не шевельнется, трава не шелохнется; облака в небе неподвижны, и шлях пустынен, словно вымер, и удивительным кажется, что так близко от передовой стоит подобная тишина.
Но вот дрогнул куст, затрепетал другой. Откуда-то, словно из-под земли, вынырнул Овидько со своим автоматом. Он сразу же успокоенно кивнул головой. Я понял: разведчики возвращаются.
Матросы, запыхавшись, вошли в мельницу.
— В крайней хате, товарищ начальник, немецкий штаб, — докладывал Личинкин Володе. — Думаю, штаб дивизии, не меньше. Офицеры дрыхнут под вязами. Сундуки стоят со всякой канцелярией. Рация. Нам мальчонка один все показал. Скажи пожалуйста! Клоп, от земли не видать, а все знает! «Мы, — говорит, — фрицам спуску не даем. Мы ихним автомобилям шины гвоздем прокалываем».
— В которой хате штаб? — переспросил Володя.
Личинкин показал, начертив расположение деревни.
— Отлично, — сказал Гуцайт и, повернувшись к радисту, приказал: — Дайте знать на корабль.
— Есть!
Личинкин и Лаптий продолжали рассказ: немцы перерезали в деревне всех гусей и кур, готовят пиршество — ждут генерала.
— Ну, что же, подоспеет вовремя, как раз и угостим, — засмеялся младший лейтенант. — Как у вас? — спросил он радиста.
— Беда, товарищ начальник, — ответил расстроенный матрос. — Связался было, ответили уже, да ничего не успел передать — рация отказала.
— Исправляйте.
Матрос принялся возиться с передатчиком. Но рация упорно молчала. Такая досада: привалила удача — можно накрыть и уничтожить большой фашистский штаб, — и вдруг из-за неисправности рации все может сорваться!
Мудряк побагровел.
Тогда Володя Гуцайт выбрал веселого коренастого матроса:
— Чумак, пойдете на корабль пешком.
— Есть идти на корабль! — гаркнул матрос.
— Тише ты! — пробасил Овидько, заглянув в окно. — Ишь горластый, что петух! Немцы услышат.
Чумак вышел из мельницы и исчез в густом кустарнике.
Через полтора часа он поднялся на борт «Железнякова».
Первый же залп монитора накрыл хату, в которой помещался гитлеровский штаб.
— Это вам не кино! — радостно воскликнул Лаптий, когда над тополями взлетели обломки досок, комья земли, бревна, а затем и сами деревья, вырванные с корнями, закрутились в воздухе, словно подхваченные внезапным вихрем.
В бинокль было ясно видно, какая поднялась в селе суматоха. За околицу на бешеном ходу вылетели мотоциклисты. Несколько зениток принялись ожесточенно бить в небо. Нагруженная солдатами трехтонка выехала в степь и, ковыляя на кочках, понеслась в сторону от села. В какие-нибудь три минуты машина была уже у мельницы.
— Неужели открыты? — спросил я Володю.
Из кабины остановившейся машины выскочил шофер, торопливо поднял капот и принялся рыться в моторе.
— Просто поломка, — успокоил меня Гуцайт.
Но мотоциклисты веером окружали мельницу.
Второй залп «Железнякова» снова накрыл штаб, разметав по сторонам повозки, сундуки, автомашины. Паника в селе усилилась. Зенитки вдруг прекратили стрельбу.
— Сообразили, видать, что не бомбежка! — сказал Володя.
Откуда-то взмыли вверх «мессершмитты».
Полетели отыскивать корабль… Несколько мотоциклистов, оставив машины, пошли к мельнице, держа наготове автоматы.
— Они не знают еще, что мы здесь, но хотят занять мельницу, — скороговоркой сказал Володя. — Вот влипли-то! И зачем я тебя, черта, взял?
Я отмахнулся.
Отступать было некуда. Мотоциклы тарахтели вокруг.
Володя шепотом отдавал приказания. Сердце мое колотилось. Я понял, что наступает решительный момент. Корректировочный пост Гуцайта, двадцать восемь раз благополучно ускользавший от гитлеровцев, на двадцать девятый раз, кажется, попался.
Овидько стал за дверью.
— Если кто войдет, — сказал Володя, — убрать без шума. Понял?
Овидько кивнул головой. Минуты текли томительно. Послышались тяжелые шаги. Сколько солдат приближалось к мельнице? Один?.. Два?.. Три? По-видимому, двое. Хрустели ветки, шуршала трава. Все ближе, ближе… Вот, скрипнув, приотворилась дверь. Просунулась голова в рогатой каске. Немец, ничего не разглядев в темноте, набрался храбрости и вошел. Овидько ринулся вперед. Послышался короткий глухой удар, и немец неподвижно распростерся на истлевших бревнах. Дверь снова скрипнула, и еще одна каска так же осторожно, с опаской просунулась в щель. Немец заглянул в помещение, осторожно переступил порог. Вдруг он наткнулся на лежащего солдата, наклонился над ним… Удар, такой же короткий и глухой, сдавленный вскрик — и второй гитлеровец свалился ничком на пол…