Неуловимый монитор
Шрифт:
…Кто-то кричит по-немецки, вызывая застрявших на мельнице солдат. Окрик повторяется настойчивей и громче… Овидько чуть приоткрыл дверь, отцепил от пояса гранату. Мельница окружена. Широко распахнув дверь, Овидько кидает гранату в приближающихся фашистов. Взрыв, крики. Пули щелкают над нашими головами. Мы кидаемся на пол. Отстреливаемся. Немецкая граната разрывается под самой дверью.
— Все целы? — оглядывает нас Володя. — Все…
«Но надолго ли?» — думаю я.
Теперь уже несколько гранат летят в мельничные стены. Оглушительный грохот. Дым заполняет все помещение, заставляет мучительно
— Эх, братцы! — поднимается Овидько. — Помирать, так с музыкой.
Он хочет ринуться наружу.
— Назад! — остановил Гуцайт матроса.
И как раз в это мгновение в полу вдруг приподнялся квадратный лючок. Как только мы не заметили его раньше? Из люка высунулась голова мальчишки, белобрысая, с задорным хохолком. Мальчуган торопливо бормочет:
— Я Николка, пионер здешний. Скорей за мной, моряки. Я выведу вас. Вы меня не пужайтесь только.
Овидько на прощанье бросает в немцев две оставшиеся гранаты. Мы ошеломлены, но раздумывать некогда. Спускаемся в люк и ползем на четвереньках следом за Николкой, едва протискиваясь в узкой щели. Группу замыкает Овидько. Он ползет, спотыкаясь, отплевывается и все время что-то бурчит…
Спустя несколько минут впереди забрезжила узкая полоса света. Ползем на свет и из-под могильной плиты выбираемся на погост. На плите написано:
«Здесь похоронен дворянин Барыкин Тимофей Саввич, 67 лет. Мир праху его!»
Прижимаясь к земле, мы ползем за мальчуганом между могилами. Трава одуряюще пахнет. Стрекочут кузнечики. Николка вползает на церковную паперть и тихо стучит в дверь. Дверь отворяется. Навстречу нам выходит седой благообразный старичок. Он приглашает за собой.
Входим в полусумрак. Перед вами иконы, аналой, свеча, тускло освещающая темные образа.
— Прошу, товарищи моряки, — тихо говорит старичок и ведет нас через алтарь в маленькую ризницу.
Солнечные лучи льются через высокое окно на стол, заставленный снедью. Старик говорит:
— Кушайте, угощайтесь. Ночью мы вас проводим к нашим. А днем… полагаю, днем немцы зайти сюда не додумаются.
После горячего боя так странно очутиться в тишине, перед заваленным едою столом.
— У нас все село в партизанах, — поясняет вихрастый мальчонка.
— Да. А Николашка у них за главного почтальона, — говорит, улыбаясь, старик.
Поев, мы, по указанию Николки, лезем в подпол. Он находится прямо в алтаре. Здесь прохладно, сыро и пахнет тлением. Мне кажется, что это могила — не погреб.
— Вечером ждите, — говорит старик, и крышка захлопывается.
— Ловко, — говорит нам Овидько.
Он явно озадачен. Мне наше приключение тоже кажется необычайным и странным. Церковь, старик, Николка, партизаны…
— А Николка и есть тот самый клоп, — говорит Лаптий, — который нам штаб указал нынче утром. Дельный, видать, парнишка… Да, это вам не кино, — заключает он.
В кромешной тьме проходит час, другой. В погребе тесно, не повернешься.
Он снова опускает крышку.
— К вечеру будем дома, — уверенно говорит он.
Дома! Да, дома — на корабле, который стал нам всего дороже!
Никто не спит, но никто и не разговаривает. Каждый думает свою думу.
Вдруг над головой слышатся легкие шаги. Скрипит крышка люка, кто-то тихо спрашивает:
— Товарищи моряки! Тут вы?
— Тут, — отвечает Володя.
— Выходьте.
Мы по очереди вылезаем. В алтаре нас ожидают Николка, благообразный старичок и какой-то здоровенный бородатый дядя с автоматом в руках. Настороженно смотрим на бородача, а он испытующе оглядывает каждого из нас. Но вот губы его тронула улыбка.
— Здорово, моряки. Уж и переполошили вы немчуру клятую! — говорит он восторженно и жмет нам руки. — Зараз перебили весь ихний штаб. И генерала кокнули. Теперь они повсюду постов наставили видимо-невидимо и заставы кругом. Ну да мы вас выведем! Тут нам каждая тропка знакома.
Старик отпирает церковную дверь и осторожно выглядывает. Никого.
— С богом! — говорит он.
Через час мы выходим к реке. Прощаемся с бородачом и крепко жмем руку Николке. Овидько дарит ему финский нож. Мальчуган — в восторге.
Ощупью пробираемся к тому месту, где должен ждать наш «Железняков». В темных кустах нас останавливает резкий окрик:
— Стой! Кто идет?
Володя радостно отвечает:
— Железняковцы!
8
Немцы не могли простить нам уничтожения штаба. Днем десятки «юнкерсов» заполнили небо. Нас нашли. Такого количества бомбардировщиков достаточно, чтобы уничтожить целый город, смешать с землей заводы, железнодорожные пути, вокзалы. Упади один «юнкерс» на наш маленький монитор — и он потопил бы его собственной тяжестью.
Личный состав разбежался по боевым постам. Кушлак развертывал в кают-компании свой лазарет.
Когда бомбы упали по бортам корабля, пианино сорвалось с крючьев, крепивших его к стене, перемахнуло через стол и грохнулось на диван, чуть не задавив нашего доктора. Все заходило ходуном: стальные переборки трещали, двери отчаянно хлопали. «Железняков» стонал, как человек, раненный насмерть.
Таких воздушных налетов мы еще не знавали. Зенитчики Кутафин и Перетятько выбивались из сия. На помощь им пришел главный калибр. Это ничего, что из главного калибра еще никогда не били по самолетам. Теперь пришлось! А «юнкерсы» пикировали на монитор один за другим и, казалось, задевали крыльями палубу. Немцы кидали бомбы с сиренами. Вой сирен вытягивал из нас душу. От стольких «юнкерсов», как ни маневрируй, не спасешься. Увернешься от одного, спикируют на тебя другие. Наш козырь — это то, что «Железняков» мал и добиться прямого попадания в него трудновато. Корпус корабля так трещал, что временами казалось: еще секунда, другая — и броневые листы расползутся по швам. Но «Железняков» крепко склепан. Он выдержал…