Неутомимые следопыты

Соколовский Александр Александрович

Огромный, больше моей ладони в размахе крыльев, он лежал в пол-литровой банке, которую дала нам тетя Даша, на ватке с эфиром. На его желтой с черными полосками спинке бледным контуром было намечено пятнышко, очень похожее очертаниями на человеческий череп.

Глядя на это пятнышко, я вдруг, не знаю почему, вспомнил странного незнакомца, которого несколько раз видел на улице недалеко от дома Афанасия Гавриловича, — того человека в коричневой кепке, с глубоко запавшими глазами. «Мертвая голова»!.. Это его лицо — с выступающими скулами, обтянутыми кожей, с глазами, словно высматривающими

из темных пустых бойниц, — напоминало череп, мертвый человеческий череп…

Уходят товарищи в путь…

И вот наконец настал день, которого мы с таким нетерпением ждали. Митя сказал, что дороги уже подсохли и можно отправляться куда угодно. Собрались мы очень быстро. Ведь к походу все у нас было готово. Мы разделились на группы. Я попал в одну компанию с Митей и маленьким Федей. Наша группа должна была идти в Марьино. В Копалино вызвался пойти один Игорь — у него там жил дядя, и его все ребята в деревне хорошо знали. Женька с Тарасом и Настей должны были идти в Печурово. Эта деревня была совсем неподалеку от Зареченска, и Настя смогла бы запросто до нее добраться.

Уговорились, что вечером, когда вернемся из нашего похода, сразу же все соберемся в штабе. Мы даже назначили время для встречи — девять часов.

Итак, все было готово, и накануне похода мы с Вострецовым пораньше легли спать, чтобы проснуться тоже как можно раньше. И разве мог я предположить, что мне — одному из всех — никуда идти не придется?

Утром я и правда проснулся очень рано. Женька еще спал, сладко посапывая. Первый солнечный луч золотил листву за окном. Но странно, я не ощутил обычной радости. Наоборот, во рту я почувствовал неприятную сухость. Было больно глотать. Я решил, что это, должно быть, от соленых огурцов, которыми я вчера объелся за ужином, и, спрыгнув с кровати, побежал в сени, где стояли ведра с водой, напиться.

Когда я вернулся, Женька уже сидел на кровати и потягивался. Мы быстро оделись и схватили свои рюкзаки. Но тетя Даша все-таки заставила нас сесть за стол и позавтракать. И вот во время завтрака я почувствовал, что горло у меня болит все сильнее. Каждый глоток чаю заставлял меня морщиться. И тетя Даша заметила эти гримасы.

— Ты что это, Сереженька? — с тревогой спросила она. — Уж не заболел ли? А щеки! Да ты просто горишь весь. — Дарья Григорьевна приложила ладонь к моему пылающему лбу. — Ну-ка поставь градусник.

Спорить с тетей Дашей было бесполезно. Она заставила меня сунуть термометр под мышку. Я держал его, ерзая на стуле, виновато поглядывая на Женьку. Десять минут тянулись как десять часов. Если бы я знал, что ртуть поднимется до тридцати восьми, я бы как-нибудь изловчился и уронил бы градусник на пол. Но Дарья Григорьевна, видно, решила, что я уже без пяти минут покойник. Она объявила, что ни в какие походы я не пойду, и тотчас же стала меня раздевать, чтобы уложить в постель.

— Придется, Серега, нам идти без тебя, — произнес Женька.

— Ладно, Жень, иди, — вздохнув, согласился я и отвернулся.

Я лежал, глядя в потолок, туда, где возле висящей на проводе лампы вились маленькие мухи — все по кругу, неутомимо… И, словно мухи, по кругу вились в голове моей

мысли. Ребята, наверно, сейчас из города вышли, простились на развилке, среди мелколесья… И от горьких мыслей сами собой в голове у меня вдруг начали складываться строчки:

…Уходят товарищи в путь…

Без меня уходят товарищи вдаль…

Как им жаль меня, как им жаль…

Никогда прежде я не сочинял стихов. Может быть, потому, что никогда раньше не бывало мне так грустно.

Солнцем степь залита,

Никого вокруг — пустота.

Никого вокруг, никого…

Меня бросили одного…

Конечно, никто не бросал меня одного. Несколько раз в комнату заходила тетя Даша. Она, оказывается, вызвала из поликлиники врача. Зашел проведать меня и Иван Кузьмич.

— Ну, следопыт, что же это ты? Впрочем, не горюй, что с ребятами не пошел. Нужно вылежаться, а потом все и пройдет.

Потом пришел доктор — молодая женщина в белом халате, с чемоданчиком. Она долго выслушивала и выстукивала меня, заставляла высовывать язык и говорить «а-а-а», сказала, что несколько дней нужно полежать. Прописала полоскание и ушла.

После обеда я тайком от тети Даши сам измерил себе температуру. Градусник показал тридцать шесть и восемь. Мрачно уставился я на ртутный столбик. Эх, показал бы он такую температуру утром!.. И горло совсем не болело… Если бы я знал дорогу в Печурово или в Марьино, честное слово, я выскочил бы в окно и отправился туда самостоятельно. Вот удивились бы ребята! Вот глаза-то повытаращивали!.. Я тотчас же представил себе, как шагаю по дороге, как позади раздается сигнал обгоняющего меня автомобиля. Это грузовик… Нет, лучше пусть будет легковая… И вот я уже мчусь в чудесной легковой автомашине по ослепительному и гладкому асфальту…

Кажется, я заснул, размечтавшись. И когда очнулся, за окнами уже темнело. В зале за стеной слышались приглушенные голоса — разговаривали тетя Даша и Иван Кузьмич. Женька, наверно, еще не вернулся. Не вернулся?.. Меня вдруг словно пружиной подбросило на кровати. Да ведь еще вчера уговорились, когда будем возвращаться, идти прямо в штаб — на электростанцию. В девять… А темнеет как раз к девяти…

Замечательная мысль внезапно озарила меня. Что, если потихоньку выбраться в окно и пойти на развалины? Подкрасться незаметно и… Что будет дальше, я еще не решил.

Приоткрыв дверь, в комнату заглянула тетя Даша. Я мгновенно зажмурил глаза и притворился спящим. Только сердце мое стучало часто и громко. Дверь, чуть скрипнув, затворилась. И пока я лежал с закрытыми глазами, план побега окончательно укрепился в моей голове.

Главное было — все сделать совершенно бесшумно: одеться, отворить окно, выскочить на улицу. Каждую секунду замирая и прислушиваясь, я стал одеваться. И как это всегда бывает, если стараешься не шуметь, что-нибудь непременно вырвется из рук и загремит самым невероятным образом.