Неужели это я?! Господи...
Шрифт:
Гром и радостное волнение праздничных салютов – это Сталин.
Первые «коммерческие» магазины, где все невиданное – икра всех сортов, осетры, ананасы, пирожные, белый хлеб, незнакомый нам доселе, сыры, колбасы, фрукты – это Сталин! Новые автомобили – сияющий хромом шикарный «ЗИС-110» с кожаным нутром, «ЗИМ», «Победа», эти провозвестники новой, грядущей изобильной жизни – это Сталин, Сталин!
– Как там Сталин, как выглядит?
– Похудел, осунулся (это после одной из первых послевоенных демонстраций).
– Конечно, легко ли: четыре года – и
И опять – отмена карточек, ежегодное снижение цен.
А высотные дома?!!
Вот она, новая жизнь! Прекрасный мраморный дворец, у подъезда – «Победа», на столе – вкусная и здоровая пища. Колосящиеся нивы колхозные, новые шоссе, самолеты… лесополосы…
– Как ты думаешь, а Сталин иногда все-таки срёт? – задал мне неожиданный вопрос сосед Витька Альбац.
Я в шоке, не знаю, что сказать. Не могу думать о вожде, как об обыкновенном человеке!
Высоко в ночном небе над Москвой сияет портрет товарища Сталина, озаренный лучами сотен прожекторов.
Его именем названа главная премия страны. Как гордо звучит: Сталинская премия! Ее лауреатами стали многие из наших педагогов, артистов МХАТа.
А юмор? Добрый сталинский неповторимый юмор?!
Вождь присутствовал на просмотре фильма «Поезд идет на Восток», сюжет которого представлял собой долгое путешествие в поезде офицера-моряка и его спутницы из Москвы во Владивосток. Когда поезд в фильме в очередной раз остановился, Сталин спросил режиссера:
– Это какая станция?
– Новосибирск, товарищ Сталин.
– Ну, я, пожалуй, на этой станции и сойду.
И вышел из зала.
Режиссер валится с инфарктом. Блеск!
Или – на банкете в Кремле Сталин присаживается к Любови Орловой и ее мужу, режиссеру Григорию Александрову:
– Как он к вам относится, товарищ Орлова?
– Хорошо, товарищ Сталин.
– Сма-а-атри, если будет плохо относиться, – скажи нам, мы его повесим!
– За что, товарищ Сталин?!!
Пауза.
Поднимаясь со стула:
– За шею.
И пошел дальше, к другим гостям.
А?!
Или – со Станиславским, бедным перепуганным Станиславским, скачущим по лестнице МХАТа в ложу приехавшего в театр вождя, в ужасе спрашивающим у встречных: «Как его имя-отчество?!! Не могу же я его называть “товарищем”?»
А в ложе Иосиф Виссарионович ласково так:
– Почему больше не идет спектакль «Дни Турбиных»?
– Они запретили…
– Кто это «они»?
– Большевики…
– Ну, хорошо, я поговорю с ними. Думаю, они разрешат.
2 марта 1953 года мы с Таней Дорониной поздно вечером шли по Театральному проезду.
Видим – очень ярко светятся все окна Дома Союзов. Просто небывало ярко.
– Кто-то, наверное, умер там, в Кремле, – сказала Таня.
А на следующий день, 3 марта, нам объявили о болезни вождя, а затем 5-го и о его смерти.
Мы стоим вчетвером – мама, папа, бабушка и я – у гвоздя, на котором висят наушники, и слушаем голос Левитана – громкий,
Раздаются рыдания. Это бабуля, колобочек мой, епархиалка, лишенная всего: квартиры, достатка, вынужденная тайком молиться, тайком ходить в церковь… Папа, как-то странно взглянув на нее, бормочет: «Ну да… со всяким может случиться…»
Во МХАТе – рыдающий Кедров, заплаканные студенты.
Миллионы рыдающих съезжались со всей страны прощаться с отцом народов в Доме Союзов.
А я, как-то не подумав, решил ехать 5 марта, в день похорон, кататься на лыжах в Сокольники. Дошел по Чистякам до «Кировской», а там громадная толпа: слушают прямую трансляцию с похорон…
Поднимаюсь по ступенькам ко входу в метро и слышу доносящийся из репродуктора голос Берии, срывающийся на визг:
– Кто не слеп!! Тот видит!! Что Сталин был выдающийся, гениальный руководитель страны!!! Кто не слеп!!! Тот видит!!!
Левитан – мужественно… превозмогая себя:
– Гроб… с телом… товарища Сталина… вносят в Мавзолей…
И вся площадь перед метро срывает шапки и, рыдая, опустив головы, стоит, слушает Шопена…
Я повернул назад, по Чистякам, на Покровку.
Сквозь многотысячные толпы, сквозь заграждения я все-таки прорвался тогда в Колонный зал, к гробу… Поразило меня полное отсутствие торжественности… Пыльно, светло… Венки…
Я подошел к гробу человека, рядом с которым я рос и жил, лицо которого, доброе и смешливое, я видел на миллионах портретов. Тот, кому я, счастливый, махал руками на Красной площади, а он махал, улыбаясь, мне в ответ.
Вот он передо мной.
Совсем рядом.
В мундире.
Только какой-то злой. И левая рука скрючена…
Зрители и актеры
Как важен для театра, для спектакля настрой зрителя! Настроенный на восприятие спектакля именно в этом театре, именно этого автора, с этими актерами – такой зритель определяет успех спектакля; в первую очередь – он, а не актеры, как многим из нас кажется. Теплая волна соучастия, предощущение чуда, радостный духовный отклик на первые признаки его появления!.. Актер чувствует эту волну, купается в ней, и вот уж они вместе творят чудо – зритель и актер, творят сегодня, сейчас, в эту минуту.
Таким зрителем был я.
Свет в зале меркнет, но не гаснет окончательно, начинает ярко светиться подсвеченный рампой оливковый занавес. И вот – о чудо! о счастье! – занавес тихо и торжественно раздвигается, и – дрожь пронзает, мурашки бегут по телу… Я вижу большую светлую залу, сзади – большие двери, полураспахнутые в сад, там свежая зелень, солнце! У дверей несколько военных курят, стараясь не дымить в залу, доносятся их голоса: «Черта с два!..» Прямо перед нами справа – софа; на ней, вся в черном, женщина читает книгу… В зале еще две женщины, одна совсем молоденькая, в чем-то светлом… Солнечные пятна колышутся на стенах, на вазах с цветами, на платьях…