Невенчанная губерния
Шрифт:
Ребята не сразу поняли, что случилось. Они выскочили из кузни и увидали, как отец, держась одной рукой за стенку, весь содрогается от кашля. У его ног на молодом снегу, сегодня ночью впервые припорошившем землю, взрываются, разлетаясь красными осколками, сгустки крови. Так впервые у Ивана Ивановича горлом пошла кровь. Потом такое случалось не раз.
Перепуганные мальчишки бросились к матери, пришёл дедка, и все четверо еле втащили отца в дом. Вскоре прибежал дядя Матвей. Посидел немного, повздыхал и сказал, что завтра с утра поедет в Скопин за доктором.
Матвей Иванович приходил один. Братья были женаты на родных сёстрах, но виделись редко. Дело в том, что Ефросинья Васильевна
В Крым Иван Иванович поехать не мог, а где та Ницца — даже не знал. Дмитриеву субботу он пролежал в постели. Гостей не встречали. Екатерина Васильевна с утра ушла в церковь, вписала в поминальный список Евдокею, поставила свечку за упокой её души, отстояла службу. Дедка весь этот короткий, один из самых коротких в году, день провёл на кладбище. Сергей сидел с малой Таськой. Шурка не отходил от постели отца.
Через два дня Иван Иванович всё же с постели встал. Он возился по дому, помогал матери, перечинил всю обувь. Правда, уставал быстро. Потопчется немного — приляжет. В кузню совсем не заглядывал.
Так тянулись день за днём, неделя за неделей. Пришли и ушли рождественские праздники. А в годовщину смерти бабки Душани пошёл дедка её навестить и не вернулся. Кинулись вечером искать его и нашли сидящим у ворот кладбища. На могилке он побывал, а на обратном пути сел отдохнуть и уже не смог встать.
Его похороны взял на себя дядя Матвей. Там же, в его доме, справляли и поминки. На кладбище, не смотря на морозную погоду, пришло много людей. Но Иван Иванович даже на похороны отца выйти из дому уже не смог. Когда гроб опустили в могилу, вслед за взрослыми и Шурка, и Сергей взяли по комку холодной глины и бросили. Гулкие удары комьев о крышку гроба слились с голосами певчих, подхвативших заупокойную священника.
Десять лет было Серёжке. Он многое не мог объять своим ещё не окрепшим умом. Но в его память, как на чистый лист бумаги, пожизненными набросками легли диковинные эпизоды из одной, не имеющей ни конца, ни начала дедкиной сказки — сказки его жизни. Особый мир купечества и нижегородских ярмарок, шестипалый мужик Фаддей, размноженный на десятки горластых правнуков и праправнуков, с которыми ему и Шурке доводилось драться на Боровухинском косогоре… «Кровожадные турки» и «господа французы», которые могли убивать наших с большого расстояния, потому что имели лучшие ружья… Бабка Душаня в образе босоногой девчонки, в которой, по словам деда, «и весу-то не было…» Это и многое другое ещё намедни соединялось с его, Серёжкиным, «я» живым мостом. Можно было пощупать оплавленный корешок дедкиного уха, срезанного осколком английского снаряда не в минувшую, японскую, и даже не в предыдущую войну на Шипке, а в ту давнюю под Севастополем…
Одного года не дожил дедка до своего девяностолетия. Для Серёжки, чьё собственное
Тогда же, после похорон, Федя Калабухов попросил мать, чтобы она продала ему «дармоедов» — пару соловых, которые за последний год по неделе, а то и больше, не запрягались.
— Я знаю, что они хорошо спарованы, что тяжело не надрывались. Поэтому и цену дам хорошую.
— Бери, — ответила Екатерина Васильевна.
— Только я вам, маманя, денег-то отдам половину. Больше нету. Вторую половину в конце мая получите.
На деньги, что отдал Фёдор, они прожили остаток зимы, два раза привозили врача, покупали лекарства. Потом отец велел позвать Матвея Ивановича. Говорил с ним наедине. Но ребята узнали, что отдал он брату свои серебряные карманные часы — для продажи. Отец уверял домашних, что главное — дождаться весны. А как припечёт солнышко, он пойдёт на поправку, и вообще всё наладится. Мать этому верила, но мальчишки — не очень… Вот и задумали они тогда «наладиться» в кузне.
— …Слышь, Шурка, ты чего это полицу в огонь суёшь? Она же от второго плуга. Нешто не помнишь, как вы с тятей остатние заклёпки ставили?
Ребята осмотрелись и действительно увидали в углу почти готовый плуг — тот самый, который удерживал Шурка, когда отцу стало плохо. Пыхтя и беззлобно переругиваясь, братья подтащили его к большой наковальне и взгромоздили на неё.
Шурка снял со стены, где аккуратно был развешан инструмент, струбцину и стал прилаживать левую ручку к грядили. Несколько раз железка падала из его рук, он покрикивал на Сергея, однако сумел прихватить струбциной ручку так, что отверстия для заклёпок совпали. Выхватив клещами оранжевую заклёпку из горна, Шурка подбежал к плугу и начал заводить её. Она не лезла. Он схватил ручник и принялся поколачивать по железкам, чтобы более точно совместить отверстия. А заклёпка тем временем стала фиолетовой, синей и совсем почернела. Пришлось брать другую, а эту возвращать в горн… На четвёртый или пятый раз ему удалось быстро, сходу вставить заклёпку, но пока они с братом прилаживались, металл остыл. Упрямству Шурки можно было позавидовать. В конце концов он накренил всю конструкцию и успел осадить горячий конец заклёпки так, что она плотно растеклась, заполняя отверстия, взбугрилась широкой шляпкой.
Правда, за это время несколько заклёпок сгорели. Ну, не совсем, конечно. Два-три раза перегревшись, они шелушились окалиной, становились слишком тонкими.
— Подумаешь, — утешил Серёжка брата, — меньшие заклёпки тоже в дело пойдут.
Увлекшись работой, они не заметили, что в дверях, прислонясь к косяку, стоит отец и наблюдает за ними.
— В аккурат, чтобы пшик сделать… — с болезненной улыбкой заключил он.
Увидев отца, ребята несколько смутились. Он смотрел на них ласково и тоскливо. Это была одна из немногих родительских радостей за все месяцы его болезни. Не хотел им мешать, но и уйти вот так сразу не мог.
— Знаете, как плохой кузнец лемех делал? Грел да ковал, снова грел и снова ковал, а всё не получалось. Покуда не увидел, что половина железа ушло в окалину. «Ничего, — подумал кузнец, — не получился лемех, откую нож». И опять грел да мял, пока не сжёг. И решил тогда из остатка железа сделать шило. Куёт и видит, что и шила-то не получается. Подошёл к бочке с водой и говорит: «Не зря же я столько работал, хоть пшик сделаю». Сунул остаток горячей железки в воду, вот пшик и вышел-то!
Ребята повеселели. Эту побасёнку они ещё от дедки слышали, но виду не подали.