Невенчанная губерния
Шрифт:
— Ну, я тоже не шкилет, — заметила Дуся. — Мам, а как тебе внучок — нравится?
— Был бы здоровенький, — ответила мать.
Дуся ходила по запущенному дому, по заросшему лебедой двору и потом, уже в комнате, подозвав к себе мать и ребят, долго не могла начать разговор, с которым приехала. Убедившись, надо полагать, в том, что быть деликатной выше её сил, взорвалась:
— Вы тут, как я вижу, по самые уши заср…! Нешто можно до такого доводить?
— А что, Дусенька, — не замечая её грубости, отозвалась мать, — трудно нам… Но, слава Богу, живы же!
— Эх, мам, сказала бы я, да ты не поймёшь. Я тоже с робёночком на руках. И Феди уже месяц нету.
— Не получается у меня, — с виноватой улыбкой мать развела руками.
— Ладно, не будем. Я с дядей Матвеем советовалась. Решили тебе помочь. Он согласен взять к себе Шурку, а я заберу Сергея. С одной Таськой ты уж как-нибудь в доме управишься. Не помрёшь. Как говорят: дома и солома едома.
— Я чаво… — словно под непосильной ношей согнулась мать. — Я ничаво. Как ребяты. Пусть решают, как лучше.
— А фигу ей с маслом! — заявил Шурка. — Ты сама, Дундуся, давно большая стала? Ишь чего надумала! Мы с Сергеем вместе, нас двое. Не надо нас по одному считать. Да и не согласный я прислуживать тёте Фросе — лучше к чужим пойду в работники.
— Не дразнись, дурак! — сказала Дуся. В один миг она из самостоятельной хозяйки, рассудительной матери превратилась в ту самую Дундусю, сравнялась с братьями. — Что вы вместе — так это до поры. Придёт время — хошь не хошь, а разбежаться придётся. Вот насчёт тёти Фроси — может, ты и прав. Только куда же деваться?
— Пока живём, — примирительно сказала мать, — а там видно будет.
— Ну-ну… — поднялась Дуся, — и чего это я, дурочка, влезаю в ваши дела? У меня и своих хватает. Живите, как знаете.
Она энергично завернула в платок своего младенца, который всё это время лежал на лавке мордашкой вверх и пытался дрыгать ножками. Положила его на одну руку и пошла. Но с порога вернулась, поцеловала мать. И ещё что-то удерживало Дусю.
— Ничего не понимаю! — наконец воскликнула. — Может быть, Фрося дяди Матвеева и права, что всю жизнь тебе завидовала? До свидания, мама!
— С Богом, доченька!
Это было странное лето в их жизни. Мальчишки теребили горохи на чужих огородах, морковку, репу, страдали поносом, но аппетита не теряли. Главной их заботой по дому оставалась корова. Даже сена немного накосили. Но когда оно высохло — поместилось на одной ручной тележке. Поняли, что выметать стог, которого хватило бы корове на зиму, им не под силу. За лето оба загорели, вытянулись, окрепли, хотя всегда были полуголодные, как волчата.
Осенью мать продавала уже всё, что у неё могли купить: бабкины и дедовы шубы да тулупы, возок из сарая, кадки… В селе знали, что Екатерине Васильевне сколько предложишь, столько и ладно, что главное — высмотреть вещь, которая тебе нужна. Зареченские стыдились пользоваться её слабостью, но находились другие. Однажды пришёл мужик и попросил продать ему… ворота. Они были, конечно, хорошие — на всё село: с башенками на столбах, крепкими запорами, отдельно врезанной калиткой. Навесы на полотнах створок расходились полумесяцами. От столба к столбу перекинута дубовая грядка и на ней тесовая крыша. Загляденье, а не ворота.
— Как же я тебе их продам? — удивилась мать. — Оне же не ездиют. На месте, поди, укреплены!
— То моя забота, — засмеялся мужик, — я их выкопаю вместе со столбами.
Ребята возмутились и не позволили оголить двор.
Так продержались ещё осень, а зимой стало совсем худо. Федя, правда, привёз возок сена. Но корову одним сеном не прокормишь, ей сытное пойло надо, да и одного возка — надолго ли хватит?
И тогда в доме снова появилась Дуся. (Сычёвка,
Дуся вытащила из-за пазухи вчетверо сложенный синий конверт и, обведя взглядом вытянутые от любопытства лица ребят, настороженное лицо матери, сказала:
— Это письмо от тёти Нади!
Никто ничего не понял.
— От какой такой? — спросила мать.
— Да от Надички, тятиной сестры самой старшей, которая родилась, когда ещё дедуню в солдаты забрали. Она пишет, что была у тебя в гостях, неужели не помнишь? И дядя Матвей сказывал…
— Так ты говоришь — от Надички? — удивилась мать. — Разве она ещё жива?
— Мам, — с укором посмотрела на неё Дундуся, — что ты говоришь? Ежели бы да не была жива — нешто оттуда почта ходит!
Надичка, старшая дочь бабки Душани. Она еще лет пятьдесят назад, ещё до рождения дяди Матвея, вышла замуж за удачливого подрядчика и уехала с ним на юг, не то в Харьков, не то в Екатеринослав, где строились железные дороги. Лет десять назад она приезжала проведать родных. Екатерине Васильевне, которой тогда было немногим больше двадцати, старшая сестра Ивана Ивановича показалась совсем старухой — напомаженная, худая и капризная, она всё жаловалась, что у неё «скопление серы в печени» и «главные нервы в осложнениях». Естественно, что для Екатерины Васильевны с той поры, когда она была беременна Серёжкой, и до сегодняшнего дня прошло почти полжизни. И вот, поди ж ты — Надичка ещё жива!
— И что она пишет?
— «…после всех несчастий, что пережила Катенька… («Это она о тебе», — заметила, отрываясь от письма, Дуся) оставлять её в том доме было бы просто бесчеловечно… Пусть приезжает ко мне, это её как-то развеет…»
Мать болезненно наморщила лоб.
— Не понимаю я, Дусинька, ты мне объясни.
— Зовёт она тебя! Что ещё объяснять? Она же богатая, дедка сказывал, что они в господа вышли. Госпожа Штрахова! Мы с дядей Матвеем написали ей письмо. А ответ просили на меня… Ты же с ребятами пропадёшь. Что вам тут делать в крестьянстве, если земли ни аршина, только кузня? У Феди вона и земли немного есть, а только и мы думаем с ним куда-нибудь на рудники подаваться. Что он тут, в деревне, заработать может? А ребята? Ну год, ну два ещё… потом всё равно в батраки идти. На руднике или заводе хоть мастерству какому выучатся.
— Не знаю, что и делать… — отозвалась мать.
— Дай мне письмо, — сказал Шурка.
Забрал у Дуси конверт с письмом, развернул его и внимательно, слово за словом, стал читать от начала и до конца. Прочитав, не возвратил сестре, а деловито сунул в карман и сказал:
— Дуся говорит верно. Давайте думать, чтобы как-то поехать туды. Главное — маманю с Таськой пристроить.
ГЛАВА 3
Девки дурели от скуки. Они сидели на лавочке перед домом и грызли семечки. За их спинами возвышался глухой, выкрашенный зелёной краской забор, калитка, врезанная в створку ворот, глинобитная стенка дома, смотревшего на улицу тремя небольшими окошками. День был воскресный, солнечный. Ленивый ветерок гонял пыль в немощёной, кривобокой улице, доносил от завода въедливые запахи рудной пыли и сернистого газа… Заутреня кончилась, кто ходил в церковь, разошлись по домам, а время обеда, тем более развлечений, ещё не подошло.