Невенчанная губерния
Шрифт:
Это его замечание — как по слабому костру да мокрым мешком! Надежда Ивановна на секунду растерялась, сглотнула слюну и за своё:
— А я и приехала с ними, чтобы посоветоваться.
Софья следила за их перепалкой и рассматривала неожиданных родственников. Мальчишки сидели насупленные, стреляя глазами то на хозяина, то на привезшую их бабку, которая оказалась их тёткой. А их мать, как ни странно, кротко склонив набочок голову, отрешённо думала о чём-то своём, будто её этот разговор и не касался. Но вот в её кротком взгляде появилось беспокойство. Она встала и, не обращая внимания на
— Дитё там мокрое, а никто не слышит.
Софья удивлённо вскинула брови и пошла за нею. Женщина склонилась над кроватью, приподняла за ножки младенца и стала подворачивать сухой конец пелёнки.
— Почему вы решили, что она мокрая? — спросила Софья.
— А то как! Хнычет, а потом пишшит… Жалуецца! Ежели больной, то у него и голос больной, когда голодный, то требовает, злится, — женщина вдруг улыбнулась — беспомощно, по-детски.
— Я поменяю пелёнку, — сказала Софья, проникаясь симпатией к этой женщине. — Ступайте, вам надо быть там.
Екатерина Васильевна покорно направилась в горницу, а за её подолом хвостиком засеменила и Таська.
Перепеленав ребёнка, Софья уложила его в постель и тоже вышла, остановилась у двери. Расстроенный отец втолковывал бабушке Надежде Ивановне:
— Да пойми ты, мам,… Старшего парня — ему уже лет четырнадцать? — могу ещё пристроить. Возьму смазчиком… Как зовут тебя?
— Шуркой, — угрюмо ответил подросток.
— Пристрою Шурку. Жить будет в бараке с артелью — все рязанские, земляки ваши. Для своего они место найдут. А вот младшего — ума не приложу. Ему бы пристроиться мальчиком у какого купца. Да только для этого дела полно наших, рудничных, которые покупателя за полу в магазин приволокут, а конкуренту и глаза выцарапают. Деревенскому там делать нечего — затюкают.
— Нечего делать — то и не надо, — наступала Надежда Ивановна, — ты подумай.
— Что думать, мам. Их же таких — как волчат голодных. Разве что лампоносом в шахту? Дак эта каторга от него не уйдёт. Туда он и без меня вскочит.
— Может… на выборку? — подсказала молчавшая до сих пор Мария Платоновна. Она понимала, тут решает муж, и вмешиваться не хотела, но с языка сорвалось.
— Держи карман шире, — скривился Степан Савельевич. — Там вдовы да девки. Опять же — где жить? Артель его в свой балаган не пустит. Выборщикам от рудника ничего, кроме подёнщины, не положено… Ну, да Господь с ним. Пацана ещё куда-нибудь заткнём, а что с ихней матерью, которая сама с довеском, делать?
Только теперь семья Ивана Ивановича Чапрака — вернее, то, что от неё осталось — начинала постигать истинные масштабы случившейся катастрофы. Ещё несколько дней назад у них был свой дом, своё место на земле, их знали и уважали односельчане. А вот тут, сию минуту, их перебирали, как перебирают старые обноски, определяя, что можно ещё приспособить в хозяйстве, что пустить на тряпки, а то и выбросить за ненадобностью. Софья слушала этот разговор и ей было стыдно за отца. А когда он сказал что-то обидное об этой деревенской женщине и её ребёнке, не выдержала:
— Отец! Да постыдитесь же вы! Ну, бабушка сделала что-то
— Ты на меня не кричи, — растерялся отец, удивлённый её негодующим тоном. — Легко быть добрым тому, у кого задница голая. Горем делиться — не обеднеешь.
— Да будет тебе куражиться, — раздражённо осадила его дочь. — Не в ту сторону смотришь, Степан Савельевич. «Господин хороший», как сказала эта женщина, — Софья кивнула на двери девичьей, — он ещё о твою шкуру ноги вытрет и за порог выбросит.
— Сонька, цыц! — побагровел от гнева отец и опустил тяжёлую ладонь на столешницу.
Он ещё не бушевал, ещё сдерживал себя, не желая привлечь внимание Леопольда Саввича, который за дверью развлекал младших дочерей.
— А ты на меня не вздумай кричать, — с холодной злостью ответила Софья. — Иначе я такое скажу, что и тебе, и твоему любезному гостю в одних дрожках уже не сидеть.
— Ты на что намекаешь? — насторожился отец.
Он знал, что от старшей дочери можно всего ожидать. Своим непонятным намёком она пустила ему ежа под череп и, резко сменив тон, сухо, по-деловому, заявила:
— Екатерину Васильевну я заберу. То есть, жить она будет у нас. Пусть возится с детьми, со своей и с моими. Мне надоели эти уроки на дому. Может, и правда удастся вернуться в школу… Собирайтесь, тётя Катя. Бог не выдаст — свинья не съест.
Все сразу засуетились. Надежда Ивановна, смахнув слезу, полезла в ридикюль и протянула Соне какие-то деньги. Та не стала отказываться. Оба подростка тоже встали, не зная, как быть, — мать забирали. Она подошла к ним, вытерла нос краем платочка, виновато заморгала:
— Не расстраивайтесь, — успокоила её Софья, — не пропадут. Когда-нибудь в воскресенье наведаются на Ветку. Казённый посёлок, четвёртый дом.
— Может, подвезти вас? — нерешительно спросил Степан Савельевич. — Скажу Тимохе, чтобы запряг линейку. А мне ещё на рудник надо.
— Не стоит, папа, найдём извозчика.
Екатерина Васильевна поцеловала ребят, перекрестила каждого и вышла вслед за Софьей и её детьми. Держась за её подол, переступила порог и малая Таська.
Провожать их вышли и Дина с Нацей, и все остальные, кроме Степана Савельевича да Клевецкого. Хозяин так и сидел за столом — несколько растерянный, чувствуя нехорошую тяжесть на сердце. Откуда у Сони такая враждебность к нему и что уж такого плохого в его отношениях с Леопольдом? Ведь Соня — единственная из дочерей, которая характером пошла в него — на пушку брать не станет. У неё такие слова не от игры ума рождаются — из души вылетают.
— Ну, что закручинился, Степан Савельевич? — сказал Клевецкий. — Родственники — это зло, которое мы получаем от рождения. Застраховаться от них невозможно. Я вот многих своих в глаза никогда не видел.
— Конечно, конечно, — прогоняя от себя тревогу, — отозвался хозяин. — Старшего пристрою. Парень грамотный, в кузне отцу, говорят, помогал. Пристрою смазчиком. А своего барбоса выгоню. Я ещё утром хотел, но не нашёл его, где-то пьянствует.
— Да, конечно, — поддержал Клевецкий, — я скажу инженеру.