Невенчанная жена Владимира Святого
Шрифт:
В Предславине действительно жили обе жены. Они не удивились приезду мужа и радости не выказали. Даже Рогнеда, после примирения стремившаяся при случае сразу заполучить мужа в свою ложницу. Так встретили бы любого старшего родственника, доброжелательно, но спокойно. Князь заметил как-то по-новому блестевшие глаза Рогнеды, точно жена знала про него что-то недоступное ему самому.
Пока Владимир гадал, чем такое поведение жен вызвано, Рогнеда велела принести младшую дочь Предславу. Малышка уже ходила своими ножками и в отличие от Ярослава не хромала. За эту легкую
Владимир, глубоко вздохнув, начал свою трудную речь:
– Я ведь отныне крещен, принял веру и закон христианский…
Рогнеда, с легкой жалостью глядя на мужа, вдруг подбодрила его:
– Ведаем про то, князь…
– Подобает мне одну жену иметь, ту, которую взял в христианстве. Потому изберите себе из бояр моих самых достойных, сочетаю вас с ними!.. – сказал, как в воду холодную бросился. Это очень трудно – говорить любимым прежде женщинам, что бросает их. Чтоб подбодрить, добавил: – Мальфрид уже выбрала!.. – И тут же подумал, что зря он про Мальфрид, Рогнеда ее и так терпеть не могла, что теперь скажет?
К его изумлению, гордая княгиня не разозлилась, даже не возмутилась, только чуть грустно улыбнулась:
– Побывав царицей, не хочу стать рабой ни земного царя, ни князя. Стану Христовой невестой, восприму ангельский образ.
Чего угодно мог ожидать от своей неугомонной жены князь, только не решения уйти в монастырь! Он растерянно оглянулся. Наталья встала рядом с подругой:
– Я тоже, князь. Дозволь удалиться?
К Рогнеде, забыв про свою хромоту, от двери метнулся так никуда и не ушедший Ярослав:
– Мамо! А мы как же?
Рогнеда обняла сына, прижала к себе.
– Только об одном просим, князь. Детей ромейке не отдавай, пусть свои, русские, воспитают и на русском с ними говорят.
Такой просьбе Владимир отказать не смог. Ярослава воспитывал воевода Блуд, а к младшим приставили тоже киевлян и никакому греческому языку долго не учили.
Две бывших жены князя стали боярынями, две другие – самые гордые – предпочли монастырские кельи. Рогнеда в монастыре стала Анастасией и прожила еще десять лет, отмаливая свои и княжьи грехи.
Обитель мала, всего пять монахинь да столько же послушниц. Ее двор не строили специально для монастыря, выкупили терем у возвращавшегося в Византию грека. Сам терем не совсем по-киевски построен. Но монахиням это не помеха, привыкли и живут. Рогнеда разглядывала темные от дождя бревна невысокого тына, небольшой, заросший травой двор. Сюда бы ее изяславльскую челядь, быстро бы все ненужное выдернули и песком присыпали, чтобы не чавкала под ногами противная грязь. Этот
– От прежнего хозяина осталось, куда девать, и не ведаем. Пойдем, к матушке проведу.
Рогнеда так же исподтишка разглядывала и внутри, совсем не из страха перед тем, где будет жить, а хозяйским взглядом, к какому привыкла за годы, проведенные в ссылке.
Нельзя сказать, чтоб игуменья маленького женского монастыря матушка Ирина обрадовалась известию, что бывшая княгиня Рогнеда желает принять постриг. Мало верилось, что горячая, беспокойная княгиня станет настоящей монахиней. Но, подумав, настоятельница решила предложить пока простое послушание, чтоб подготовилась.
Увидев княгиню, быстрым шагом вошедшую в скромную трапезную, настоятельница едва сдержала грустную улыбку: ну куда же такой женщине, полной сил и любви к мирской жизни, надевать монашескую схиму? Рогнеда внимательно присмотрелась к лицу настоятельницы:
– Что, матушка Ирина, я тебе не нравлюсь?
Та замахала руками:
– Что ты, княгиня, что ты! Хороша, право, всем хороша!
Княгиня кивнула:
– Мыслишь о том, что монашеский облик не по мне? Не суди по виду, не все так просто…
Что-то было такое в голосе Рогнеды, что настоятельница осторожно пригласила для беседы к себе в келью. Поняла, что не назло князю или из строптивости пришла к ней княгиня.
– Почему решила заточить себя в наших стенах? У тебя дети, им мать нужна. – Ирина постаралась, чтобы ее голос звучал как можно мягче.
– Дети? – задумчиво протянула Рогнеда. – Сыновья взрослые уже, им отец нужнее, чем мать, и у дочери век близь матери недолог, немного времени пройдет, выпорхнет из родительского гнезда. – Решительно вскинула голову: – Без меня вырастят!
Оставался важный вопрос: зачем?
– Князь предложил снова замуж выйти. За кого-нибудь из его бояр, – княгиня невесело усмехнулась.
– Ну, может, так и лучше?
– Нет. Я как решилась постриг принять, сразу на душе просветлело. Много лет во грехе жила, да и князь рядом тоже.
Настоятельница видела, как тяжело говорить о своих бедах гордой женщине, потому не перебивала, не подгоняла, давала самой Рогнеде решать, что и как сказать, а о чем промолчать. Уже поняла, что княгиня останется в монастыре, если не монахиней, то хоть послушницей, еще будет время обо всем расспросить.
– О новом замужестве и не мыслю, хочу в совершенных грехах покаяться, отмолить, какие можно. И свои, и княжьи… Можно? – И такой просьбой, с такой надеждой смотрели на Ирину глаза Рогнеды, что та кивнула:
– Конечно, конечно сможешь. Раскаянье грешивших, но осознавших свой грех, во сто крат дороже, чем моление праведниц.
Глядя в огромные, блестевшие слезами глаза княгини, настоятельница вдруг положила руку ей на голову, а надменная Рогнеда прижалась к ней, как маленькая девочка к матери, и зарыдала в голос. Выплакавшись вволю и основательно намочив одеяние настоятельницы, княгиня наконец отерла слезы и снова подняла глаза на Ирину: