Неверный жених
Шрифт:
Шотландец открыл глаза, пробуждаясь от кошмара. Аромат вереска исчез, сменившись тяжелым запахом гнилой соломы. Рядом слышались голоса: шум в ушах не позволял Малкольму различить ни слова, но чужой говор был ему хорошо знаком. Англичане! Они приближаются! Подходят все ближе. Малкольм попытался подняться, но тело ему не повиновалось. Стиснув зубы, он сделал еще одно усилие – бесполезно.
«Двигайся же, черт возьми!» – приказывал себе Малкольм. Он смутно помнил, что на поясе у него должен покоиться в ножнах короткий меч… Помнил,
Голоса послышались совсем рядом. Малкольм лежал, недвижный и беспомощный, и ждал последнего удара.
Но смерть все не шла за ним.
Лицо Малкольма пылало, а грудь и руки были холодны как лед. Ног он вообще не чувствовал. Горло, казалось, высохло и потрескалось от нестерпимой жажды.
Малкольм спросил себя, где он, – и тут же бешеный хоровод лиц, сцен, голосов закружился в его памяти. Корабль – французский корабль. И бешеная атака английских корсаров. Их больше, гораздо больше… Язык стального пламени пронзил его плоть, прошел сквозь ребра, сверкающей белой молнией вышел из груди. Мир исчез, уступив место боли. А затем – вой ветра, тьма и пустота.
Потом в памяти Малкольма всплыла сцена из далекого прошлого. Его учитель, достопочтенный Эразм. По шумным улицам Фрейбурга, что в Брейсгау, сновал народ, с грохотом проезжали тяжелые повозки; но в стенах университета было тихо и покойно. Потрескивал огонь в камине, и учитель, улыбаясь одними уголками мудрых серых глаз, говорил: «Ну-ка, Малкольм Шотландец, – он всегда называл так своего лучшего ученика, – давай еще раз обсудим «De Divisione Naturae». Но теперь, мой мальчик, будем говорить по-гречески…»
Эразм умер. Когда спутники спрашивали Малкольма, зачем он плывет в Роттердам, шотландец говорил, что учитель оставил ему по завещанию небольшое наследство, но до сих пор у лэрда не было времени съездить за тем, что принадлежит ему по праву. Но одному спутнику, к которому почувствовал доверие, Малкольм признался, что дело не только в этом. Он мучительно тоскует по тому душевному покою, который ощущал в студенческие времена.
Так – не лэрдом, не грозным шотландским воином, а безвестным искателем наследства – он вступил на борт французского корабля. Он не ожидал, что судьба поступит с ним так жестоко. И не ожидал, что так скоро встретится с Джейми. Малкольм застонал.
Нет, это был не сон, не горячечный бред. Она приходила к нему в темнице. Он помнил холодный каменный пол, смрад загноившихся ран и нестерпимую, изматывающую боль, лишающую гордости и рассудка. И вдруг – словно журчание воды в пылающем аду – послышался шелест юбок. Малкольм повернулся, чтобы увидеть лицо женщины. Это была Джейми. Он тосковал по ней и сорвался с насиженного места, чтобы заглушить боль разлуки, – и вот она, словно ангел с небес, явилась его затуманенным глазам. Душа его взыграла нездешней радостью; но восторг тут же сменился болью и гневом.
Предательница, вероломная дрянь! Малкольм
За дверью слышались голоса, и мирный тон их ничем не напоминал о войне. До Малкольма доносилось ржание лошадей, звон ведер, чей-то отдаленный голос напевал английскую песенку – словом, обычные утренние звуки богатой усадьбы. Послышались тяжелые шаги: кто-то пнул Малкольма в плечо, и хриплый стон вырвался из груди помимо его воли.
– Грязный шотландец! – проворчал молодой конюх. – Если бы не этот валлийский костоправ…
Скрипнула дверь, и в конюшню ворвался свежий воздух.
– А, мастер Грейвс, наконец-то и вы! – воскликнул конюх, впрочем, без особой радости в голосе. – Мне пора к лошадям, так что…
– Лошади подождут.
Малкольм крепко зажмурился. Холодная мягкая рука пощупала ему лоб.
– Он не просыпался ночью? Не стонал? Вообще что-нибудь делал? – Отняв руку ото лба, врач принялся ощупывать израненное тело Малкольма.
– Лежал как камень, сэр. Один раз только застонал – и вовремя, я уж начал думать, что он отправился к праотцам.
– У него сильный жар. Ты давал ему снотворное?
– Нет, сэр, я… мне показалось, что это напрасная трата времени.
– Напрасная? – взорвался Грейвс. – Пресвятая Дева, какой-то конюх… Если у тебя заболеет жеребец, ты, думаю, не сочтешь лечение напрасной тратой времени?!
После паузы конюх ответил – ив голосе его слышалось глубокое удивление:
– Мастер Грейвс, это же грязный шотландец! Как можно сравнивать его с лошадьми его светлости? Я вообще не понимаю, зачем вы…
– Зачем? – рявкнул старик. – Я объясню тебе зачем! Чтобы он, придя в себя, не встал и не перерезал тебе, спящему, горло! Или не отрезал уши – они тебе ни к чему, ты все равно не слушаешь добрых советов!
Малкольму не нужно было открывать глаза, чтобы представить себе выражение лица бедняги-конюха.
– Ну, я вам больше не нужен? – пробормотал наконец парень. – Тогда я пойду.
Доктор начал ощупывать рану, и Малкольм застонал. Старик тут же отнял руку.
– Нет, подожди. Приведи сюда Дейви и принеси носилки. Нам нужно его перенести.
– Обратно в Норвич? – с надеждой спросил юноша.
– Нет, в замок, в мой кабинет.
– В замок, мастер Грейвс? – недоуменно переспросил конюх. – Этого шотландца – под крышу к его светлости?
– Совершенно верно. А что? – Врач поднес к сомкнутым губам Малкольма фляжку с лекарством.
– Но как это возможно? – изумленно воскликнул конюх. – Даже меня никогда не пускали в замок…
– Тебя? – сухо переспросил врач. – Ты – всего лишь слуга с болтливым языком и воробьиными мозгами.
– Но, сэр… – растерянно пробормотал парень.
– Хватит болтать, негодник! Ага, носилки здесь, – заметил доктор, вставая и направляясь к двери. – Черт… – ворчал он себе под нос, – я совсем не этого хотел…