Невероятная Индия: религии, касты, обычаи
Шрифт:
Оценивая личность и роль баньи, исследователи индийской жизни, как это ни странно на наш европейский взгляд, находят в нем не одни лишь темные стороны, но не прочь подчеркнуть и некоторые положительные, даже светлые. Вот что пишет по этому поводу А. Юсуф-Али: помощь баньи как капиталиста и финансиста в нескладном и беспомощном кругообороте деревенской экономики весьма ценна, и если он подчас и не прочь надуть, то делает это не потому, что он хуже своих односельчан, но только потому, что у него больше к тому возможностей и он полностью ими пользуется [112] .
112
См.: A. Yusuf-Ali. Life and Labour of the People of India. L., 1907. P. 62–63.
Индийская деревня как самоуправляющаяся
Рассказывая о деревне, нельзя обойти молчанием факира — ее странное дополнение. Он обычно живет в какой-либо маленькой мазанке или пещере, в стороне от деревни. Что он делает, толком никто не знает. Факир — существо, окутанное тайной; он появляется иногда в наброшенном на тело небольшом куске ткани, которая прикрывает грудь, спускаясь к коленям; он всегда задумчив и сосредоточен, внешне безразличный к хвале и брани мира. Он редко вступает в беседу об обыденных делах, и те дары, которые он получает — чаще это простая пища, — никогда не будут следствием его вымогательства, а наоборот — это униженное подношение со стороны его учеников и почитателей. Народ смотрит на факира с суеверным страхом не потому, что знает что-либо из его жизни, но потому, что своей личностью и образом жизни тот представляет идеал живущего внутренней жизнью аскета, отказавшегося от мира и склонного к самоистязанию. Факир носит четки, и, появляясь на улицах, он непрерывно повторяет «Рама, Рама», если он посланник этого воплощения Вишну. У факира нет стремления учить людей началам добра и правды, он просто маньяк, охваченный мыслью о призрачности всего мира и всего человечества, — для него существует только одна реальность, заключенная в имени Рама. Эта несложная мания внушает к себе уважение людей, они чтут ее как недосягаемое для себя безумие.
Внешне безразличный ко всему, что происходит вокруг, факир тем не менее — острый наблюдатель; он внимательно следит за людьми и событиями и часто хитро умеет, выглядывая из своего одинокого угла, примирить споры, требующие глубокого знакомства с обстановкой, выручить людей из затруднительного положения, указать место пропажи и т. д. Иногда как бы вдруг он налагает на себя обет молчания и выдерживает его с фанатическим упорством до семи лет или же предпринимает путешествие к святым местам Индии, что может включать в себя расстояния от Бадринатха [113] у ледниковых долин Гималаев до омываемых морем берегов Западной Дварки [114] или до знойных пространств Рамешварама [115] на дальнем юге. И эти пространства во много тысяч верст факир пройдет пешком, с четками в руках, один, без традиционной свиты поклонников. Вся его жизнь — загадка для посторонних, а его существование в наше время для поверхностных наблюдателей индийской жизни еще большая загадка. Конечно, этот фанатик и маньяк, практически глубокий бездельник, не заслужил бы и строчки внимания, если бы он не был идеалом для народной массы, направляющим мечты и верования людей.
113
Пик в главном хребте Гималаев, на отроге которого в 85 км к северо-востоку от Сринагара стоит храм Вишну, посещаемый пилигримами со всех концов Индии; на главный праздник иногда собираются до 50 тыс. человек. Сезон молений держится от мая по октябрь, когда монахи зарывают дары и на зиму возвращаются в Джошимат, где находится известный монастырь Джьётирмат, основанный в начале IX века.
114
Порт и место паломничества на полуострове Катхиавар в штате Гуджарат.
115
Остров и город у Манарского залива со знаменитейшим храмом, привлекающим десятки тысяч богомольцев.
Насколько
Но нужно обрисовать колодец. На поверхности земли колодец имеет вид крытой приподнятой платформы с отверстием посередине и приспособлением для блока с веревками, чтобы было удобнее вытягивать воду; вокруг отверстия иногда устраивается деревянная решетка, чтобы предохранить людей от нечаянного падения. Колодец, как правило, пять — десять метров глубиной, в зависимости от уровня подпочвенной воды, и обыкновенно обложен камнем. При постройке колодца, когда заканчивается эта каменная облицовка, совершается церемония, аналогичная той, что происходит при переходе невесты в дом будущего супруга. Колодец признается живым существом, и он как бы выдается замуж за местного бога; никому не позволяется пить из колодца, пока эта церемония не выполнена в должной форме. Этот процесс обставлен живописными сценами и является ярким событием в скромной истории деревни.
Обычные разговоры женщин утром и вечером совершаются возле колодца; иногда это типичные женские клубы. Разговор старых чаще всего вертится около тем о распущенности и нерадивости их снох, а когда место старух занимают молодые женщины, то разговор берет иное направление: предметом обсуждения становятся мачехи, свекрови и золовки, и не всегда в привлекательных тонах. Колодец, неразрывно связанный с социальной историей деревенской женщины, многое мог бы поведать о ее судьбах, если бы действительно был живым существом; недаром с ним связано так много легенд и народных картин. Излюбленная форма самоубийства деревенских женщин — чаще всего под гнетом свекрови — топиться в колодце.
Мужчины также приходят к колодцу, но в середине дня, поскольку утро и вечер традиционно отданы женщинам. В этом отношении в деревне соблюдается такт. Хотя деревенская женщина свободно ходит всюду, она никогда не рискует подвергнуться со стороны мужчины не только какой-либо грубости или обиде, но даже какой-либо неделикатности; мужчины, на свой, быть может, простой и грубоватый манер, оказываются не ниже любых европейских джентльменов. Все преступления против женщин в деревне — какого бы они ни были вида — совершаются не ее жителями, а посторонними.
Но если мужчины не черпают воду из колодца (это дело женщины — заготовлять воду для питья и кухни) и имеют свой клуб в доме ламбардара, то зачем они вообще приходят к колодцу? Дело в том, что у колодца совершаются ежедневные омовения, составляющие яркую особенность восточной жизни. Предполагается, что индус привилегированной касты должен совершать омовение перед каждой едой [116] , но он не моется дома, а идет к колодцу, сбрасывает с себя все одежды, кроме повязки вокруг бедер, и обливает водой голову и плечи. Все это спокойно проделывается на открытом воздухе, обыкновенно на платформе, недалеко от колодезного отверстия, причем грязная вода порою сбегает в колодец. Это — одно из проявлений деревенской антисанитарии, которая вместе с отсутствием дренажа улиц и каких-либо вообще мероприятий в этом направлении составляет немалое зло деревни. Но, несмотря на это, нужно высказаться против существующего мнения, будто простой народ Индии очень грязен и неряшлив в своем обиходе; это совершенно ошибочно. Наоборот, люди скорее злоупотребляют купанием, и лично каждый индус так же чист, как любой европеец; все окружающее он также содержит в возможной чистоте — комнаты, двор; все это к тому же предписывается ему религией. Но идея общественной санитарии, относящаяся к значительной массе людей и распространенная на значительную территорию, для народа почти чужда, а солнце Индии, ее грифы и шакалы не всегда справляются с отбросами.
116
Для брахманов это очень сложный и полный тончайших формальностей процесс.
В деревне нет тайн; каждый живет в открытую, говорит открыто и спит открыто. Лишь относительно еды блюдется известная интимность, обусловливаемая идеями чистоты и касты. На жителе индийской деревни лежит яркая печать его тесного общения с природой, с миром животных и растений. Для этого жителя его халупа — лишь покров от непогоды и лучей солнца, а его настоящий дом находится среди скота, диких животных и птиц, под крышей голубого неба, где в качестве пола выступает беспрерывный ландшафт полей.