Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова
Шрифт:
Мне становится известно, что проректор университета Бикокка, пока я смотрел матч «Монца» – «Парма», заявил по радио, что они не собирались запрещать лекции по Достоевскому, нет – они просто хотели расширить курс и включить в него также украинских авторов. Соответственно, я пишу ректору, что этим заявлением они освобождают меня от взятых на себя обязательств, потому что я не знаю украинского языка и не могу читать лекции о писателях, с которыми не знаком и которых не читал в оригинале.
И потом начинается какая-то свистопляска.
Кто
Мне пишут из Китая и США, из ЮНЕСКО, из Персии, Болгарии, Колумбии и России.
Между тем в Италии и в целом на Западе под запрет попадают конференции, выставки, кинопоказы, концерты. И мне приходит на память сцена из «Войны и мира» Толстого, в которой один из главных героев, Пьер Безухов, русский, попавший в плен к французам во время наполеоновской кампании, сидит в оцеплении, смотрит на звездное небо и внезапно взрывается смехом.
Смеется он громко и долго.
Его рассмешила одна мысль: «В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня – мою бессмертную душу!»
С русской литературой то же самое. Как они собираются удерживать ее в плену?
Много лет назад в Москве мне пришлось переезжать с окраины в центр, в один знаменитый дом в нескольких минутах ходьбы от Кремля, где в свое время жила дочь Сталина.
Моя преподавательница русского языка сказала, что этот дом описан в повести Юрия Трифонова «Дом на набережной», и спросила, читал ли я ее.
– Нет, – ответил я и, в свою очередь, спросил: – А вы читали?
– Конечно читала, – сказала она, – она же была запрещена.
В Советской России запрещенная литература расходилась намного лучше, чем разрешенная, рукописи перепечатывали на машинке и передавали из рук в руки, так что самые знаковые из них, такие как «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Реквием» Анны Ахматовой или «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева, попадали к читателю еще до того, как были опубликованы.
История ахматовского «Реквиема» уникальна. Одного мужа Анны Ахматовой расстреляли, другого арестовали – как и ее сына, и она подолгу простаивала в очередях перед ленинградской тюрьмой «Кресты».
Однажды, вспоминала Ахматова, «стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу». Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».
И Ахматова начинает писать, вернее, обдумывать «Реквием». Записывать она не решается, потому что боится, что «Реквием» могут изъять.
Поэтому она обращается за помощью к друзьям.
Одним из таких друзей была Лидия Чуковская, описавшая, как это происходило: «Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из „Реквиема“ тоже шепотом, а у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь
Прошло много лет, Ахматова была уже знаменита, почитаема, несколько раз выезжала за границу, и ожидалось, что ей вот-вот присудят почетное академическое звание и вручат «Оксфордскую мантию».
Однажды, когда к ней в гости зашла Лидия Чуковская, Ахматова показала ей самодельную книжку из бересты, которую ей прислали. На листах из березовой коры были нацарапаны стихотворения из «Реквиема» [9] . Это была книжка из ГУЛАГа.
Заключенным ГУЛАГа нужны были стихи Анны Ахматовой.
9
У автора неточность. На самом деле в книжке, созданной около 1937 года, помещены шесть стихотворений из трех первых сборников Ахматовой: «Вечер», «Чётки» и «Белая стая».
И ее стихи попадали к ним таким вот невероятным образом.
Лидия Чуковская при виде этой берестяной книжки (которая сейчас хранится в музее в Фонтанном доме) сказала Ахматовой: «Эти листки березовой коры почетнее Оксфордской мантии».
Она была права.
Русская литература оказалась сильнее Советской армии, политбюро, террора, войны, ГУЛАГа. Сильнее она и западных бюрократов, жалких западных бюрократов.
2.13. Не на ту сторону
Я получил сотни приглашений.
Если бы я все их принял, то несколько лет, кроме чтения лекций, ничем другим не занимался бы.
С одной стороны, мне это даже нравилось, а с другой – немного смущало. Смущение объяснялось тем, что во мне жил дух противоречия и я часто вставал не на ту сторону, но в нынешней истории с запретом лекций по Достоевскому я чувствовал, что правда за мной. Ситуация для меня была непривычная, и это несколько нервировало.
Это вызывало беспокойство. Порождало чувство вины.
Но ведь правда на моей стороне, размышлял я, а значит, чего-то я не учитываю.
Анна Ахматова, к слову сказать, бoльшую часть жизни, словно какая-нибудь венценосная особа, позволяла себе поступать неправильно, и началось это еще в детстве.
Но этой не мой случай.
Вокруг меня все шло наперекосяк.
2.14. Плюс ко всему
Плюс ко всему вскоре после начала СВО мне в Инстаграме написала Сильвия Коласанти, она музыкант. Миланский театр «Ла Скала» заказал ей оперу, и она хотела бы, чтобы я написал к ней либретто.