Невероятные похождения Алексиса Зорбаса (Я, грек Зорба) (др. перевод)

Казандзакис Никос

Все посмотрели за дверь. Дождь лил как из ведра, вода шумно бежала по камням, небо время от времени рассекали молнии. Зорбас, все еще пребывая под впечатлением от вдовы, повернулся ко мне и кивнул:

– Дождь кончился. Пошли, хозяин.

На пороге показался босой юноша со взлохмаченными волосами и очарованным взглядом. Таким обычно изображают Иоанна Крестителя – с глазами, огромными от постов и молитв.

– Добро пожаловать, Мимифос! – раздались смеющиеся голоса.

В каждом селе есть свой юродивый. А если даже юродивого нет, его создают, чтобы веселее было. Мимифос и был сельским

юродивым.

– Сельчане! – воззвал Мимифос заикающимся женоподобным голосом. – Сельчане! Вдова Сурмелина потеряла овцу: кто ее найдет, получит пять ок [33] вина!

– Ступай прочь, юродивый! – раздался голос Маврантониса. – Прочь!

Мимифос испуганно забился в угол у двери.

– Присаживайся, Мимифос, выпей ракии, не то простынешь! – сказал, пожалев его, почтенный Анагностис. – Разве может село без дурачка?

В дверях появился юноша с бледными, покрытыми пушком щеками и блеклыми голубыми глазами. Он запыхался, мокрые волосы прилипли ко лбу, и с них капало.

33

Ока – 1) единица меры веса в ряде средиземноморских и балканских стран. В разных странах величина оки была различной (греч. ока – 1,280 граммов); 2) единица объема жидкости.

– Добро пожаловать, Павлис! – крикнул Манолакас. – Добро пожаловать, брат! Присаживайся к нам.

Маврантонис повернулся, увидел сына, нахмурился. «Неужто это мой сын? – подумал он. – Этот выродок? В какого дьявола он уродился? Взять бы его за шиворот да шмякнуть о землю, как осьминога!»

Зорбас сидел как на углях. Вдова распалила его воображение, ему было тесно в четырех стенах.

– Пошли, хозяин, пошли… – то и дело повторял он. – Невмоготу уже здесь!

Поэтому Зорбасу и казалось, что тучи рассеялись и выглянуло солнышко. Он повернулся к хозяину кофейни и вроде бы равнодушно спросил:

– Что еще за вдова?

– Кобылица, – ответил Контоманольос, приложив палец к губам и указав взглядом на Маврантониса, который снова потупился долу. – Кобылица. Не будем лучше говорить о ней, чтобы от греха подальше.

Маврантонис поднялся, завернул курильный рукав вокруг наргиле и сказал:

– Прошу прощения. Пойду-ка я домой. Ступай за мной, Павлис!

Он пошел впереди, сын – следом, и оба они исчезли среди дождя. Манолакас тоже встал и последовал за ними.

Контоманольос тут же воссел на стуле Маврантониса.

– Бедняга Маврантонис умрет с горя, – сказал тихо, чтобы не слышали за соседними столиками. – Большая беда вошла к нему в дом. Вчера я своими ушами слышал, как Павлис говорил: «Если не женюсь на ней, покончу с собой!» Но она, бесстыжая, его не желает. Сопляком считает.

– Пошли, хозяин, – снова сказал Зорбас, который становился сам не свой, едва слышал про вдову.

Закричали петухи: дождь чуть утих.

– Пошли, – сказал я и поднялся.

Мимифос вскочил из угла и поплелся за нами.

Камни блестели, мокрые двери стали совсем черными, старушки с корзинками вышли собирать улиток.

Мимифос

подошел и тронул меня за руку:

– Дай сигаретку, хозяин. Нарадуешься той, что любишь!

Я дал ему сигарету. Он протянул загорелую руку:

– И огоньку дай!

Я дал ему прикурить, он затянулся вовсю, пустил дым из ноздрей, прикрыл глаза и прошептал с наслаждением:

– Как бей!

– Куда ты?

– В сад к вдове. Она сказала, что накормит меня, если я оповещу про овцу.

– Вдова тебе нравится, Мимифос? – спросил Зорбас, и челюсть у него прямо-таки отвисла.

Мимифос хихикнул:

– А почему бы и нет, куманек? Я разве не через ход вышел?

– Через какой еще ход? – спросил я. – Что это значит, Мимифос?

– Ну, из мамкиного брюха.

Я содрогнулся. Пожалуй, одному только Шекспиру в самые вдохновенные минуты творчества было под силу подыскать столь свежее и реалистическое выражение, чтобы не разглашать полностью всего сумрачного и грязного таинства родов.

Я посмотрел на Мимифоса. Глаза у него были большие, навыкат, немного косящие.

– Как ты живешь, Мимифос?

– Как живу? Как бей! Утром просыпаюсь, съедаю кусок хлеба. Затем делаю какую-нибудь работенку, что попадется. Бегаю с разными поручениями, таскаю навоз, собираю что от лошадей останется, а еще есть у меня удочка – я ею рыбу ловлю. Живу я у тети – у госпожи Леньо, плакальщицы. Вы с ней познакомитесь: ее весь мир знает. Ее даже фотографировали. Вечером возвращаюсь домой, поем из миски, выпью вина – если есть, конечно. А нет – водички божьей выпью вдоволь. Пока живот не раздует, как барабан. А потом – спокойной ночи!

– А про женитьбу не думал?

– Я-то? Я что, не в своем уме? К чему это? Только хлопот на свою голову. Жене туфли нужны! А где я их возьму? Сам-то я – вот, босым хожу.

– И сапог у тебя нет?

– Как это нет? Тетя Леньо с покойника в прошлом году сняла. Но я их только на Пасху обуваю, чтобы в церковь сходить, попам для удовольствия. А потом снимаю, вешаю на шею и возвращаюсь домой.

– А что тебе нравится больше всего на свете, Мимифос?

– Больше всего хлеб. Ух, как я его люблю! Тепленький, а еще если пшеничный!… Ну и ржаной тоже! Потом – вино. А потом – сон.

– А женщина?

– Фу! Поесть, выпить и поспать – вот это дело! А все остальное – вздор!

– А вдова?

– Дьявол ее побери! Держись от нее подальше!

Мимифос трижды сплюнул и перекрестился.

– Читать-писать умеешь?

– А то как же! В детстве посылали меня силком в школу. Но вскоре заболел я тифом и сдурел. Спасся!

Зорбасу моя болтовня уже надоела: в мыслях у него была только вдова.

– Хозяин… – сказал он и взял меня под руку, а затем повернулся к Мимифосу и велел: – Ступай вперед. Разговор у нас. – Зорбас выглядел взволнованным и заговорил тише: – Прошу тебя, хозяин, – не посрами мужского племени! Богодьявол посылает тебе это лакомство: зубы у тебя в порядке, не отказывайся! Протяни руку и возьми! На что Творец руки нам дал? Чтобы брать. Так бери же! Много женщин повидал я в жизни, но эта вдова крушит все крепости до основания, будь она неладна!