Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2
Шрифт:
– Каково! Я тот, кто, будь я там, считался бы твоим приемным отцом. Обнимемся, сын мой!
– Лучше поздно, чем никогда, - сказал Тюльпан, в свою очередь вставая и обнимаясь:
– Я лейтенант Тюльпан, мое имя - Фанфан. Я называл вас Тонтон и вы были героем моей юности, до того дня, когда я узнал, что вы не убиты.
– Фанфан, мой мальчик, я сожалею, что разочаровал тебя, не скажу, что постараюсь поступить лучше в следующий раз, но знай, моя нежность всегда с тобой, будто я вскормил тебя. Ах, луноподобный, что за встреча!
Затем, поразмыслив ещё немного на тему игры случая и судьбы и возможности двум параллелям однажды пересечься,
– Он был лишь вестником ваших подвигов, Тонтон. Ах, эти рассказы о подвигах гренадера Донадье! Тысячу раз я замирал от страха в мгновения, когда вы героически гибли под стрелами ирокезов.
– Да, вот что постоянно стояло у меня перед глазами, - хмуро сказал ирокез.
– Я не хотел, чтобы моя бедная Фелиция лишилась пенсии вдовы военного. И так достаточно грустно быть вдовой. Тем более, небогатой... А так и было! Вот что меня грызет теперь.
– Будьте покойны! Она имела свою пенсию.
– Вдовы?
– Да.
– Но ты же знал, что я не убит. Следовательно, Фелиция не могла быть вдовой.
– Официально она была ею. Но кто-то, не знаю как, знал правду! Граф Бальзак.
– Боже! Мой командир из Третьего Драгунского во-время этой чертовой войны.
– По чистой доброте, по христианской добродетели и человечности, пенсии, назначенные вдовам действительно погибших из его полка, были назначены и вдовам пропавших. Я узнал это от человека, называвшего себя Брат Анже и достойного этого имени. Он был моим ангелом-хранителем до самой смерти.
– Нас было шестеро, - сказал экс-Донадье Виктор после молчания, во-время которого, может статься, он от всей души благодарил за доброту графа де Бальзака, который, слава Богу, освободил от всех забот Фелицию.
– Шесть?
– Шесть пропавших. Во-всяком случае из моего полка.
– А пятеро других?
– Они погибли, - сказал Виктор, упомянув о здешнем влажном климате. Затем, вновь сев и погрузившись в мысли, они выпили ещё рому.
Снаружи гудело празднество, и Тюльпан, слегка взволнованный, спросил, действительно ли не снимут скальп с английского офицера, в чем Большая Борзая его уверил, бросив взгляд на происходящее снаружи, где занимались экзекуцией охотника-голландца, продавшего племени тускароса картуши, в которых порох был заменен на смесь муки с сажей. Голландец, пойманный и закованный шесть недель назад, ожидал визита одного английского генерала, в честь которого произошла бы экзекуция, теперь совершаемая с благословления Лафайета по случаю смены союзника. Как бы ни сомневался Тюльпан, что это не должно было понравиться генерал-майору, он ничего не сказал, постаравшись не раздражать Тонтона - ирокеза, который за двадцать лет стал настолько индейцем, что привык к подобным публичным развлечениям. Он скорее готов был ещё немного выпить рому, чтобы притормозить свое слишком живое воображение и не представлять сцену, восторженные крики с которой говорили сами за себя. Вернувшись после стольких лет забвения, Виктор - он же Большая Борзая - спросил его, действительно ли Фелиция вышла замуж за Пиганьоля, и услышал следующее:
– Пиганьоль, не имел никакой выгоды от вдовы, бесчестно спя с ней. Она тебе нравилась, а я уверен, что это было так, ибо это прекрасная наседка, женись, мой друг, женись. Если ты мне в этом поклянешься, я спокойно дезертирую.
Было видно, что Донадье даже на таком расстоянии испытывал острое чувство ответственности перед своей супругой,
– Возблагодарим Господа!
– воскликнул Большая Борзая, у которого чтение Священной Библии отточило лексику.
– Сделал ли он её счастливой? Это меня давно беспокоит.
– Это скорее она сделала его счастливым, - ответил Тюльпан.
– А, хорошо!
– молвил тот. И так как он помрачнел, Тюльпан вероломно спросил:
– Что так вас огорчило?
– Может понравиться, что ваша жена осчастливила кого - то другого, а не тебя?
– проворчал Большая Борзая, не знавший, что высказал истинную правду.
– Тонтон! Вы дезертировали одновременно и от неё и от Франции.
– И что?
– разгневался Тонтон (прекрасно отдававший отчет в своей нелогичности).
– Ну ладно, ладно, я хотел этого, - проворчал он.
– Истинная правда, я хотел этого. По крайней мере, надеялся, что он так же осчастливит её.
– Конечно, ему нравилась пенсия за вас. Но он очень любил Фелицию, и я должен сказать, что как муж и как приемный отец он был лучше предшественника.
– Предшественник? Был предшественник?
– Да, Филибер Тронш, невзрачный мастер - оружейник...
– Тронш? Но я знал его! Он тоже жил на улице Косонери. Вместе изучали катехизис. Не говори мне, что Фелиция вышла замуж за Тронша!
– Ну да
– Не хватало, чтобы она сожгла мосты! Тронш [9] со своей башкой! Если бы я знал, что у меня будет такой приемный сын, я бы никогда не ушел.
– Это было бы лучше всего: мои ягодицы до сих пор пылают от воспоминаний о Тронше. Фелиции - тоже. К счастью он протянул недолго: замерз однажды на улице. А немного погодя Алцест Пиганьоль, до этого скромный нахлебник, перебивавшийся с одного на другое, рассказав о вашей кончине, перевел разговор на женитьбу, прикарманив пенсию Фелиситы и мою.
9
Тронше (фр. tronche) - башка.
– Ты получал пенсию?
– Брат Анже, о котором я говорил, а кем он являлся на самом деле, никто не знал, сказал мне, что какая-то важная особа, которая произвела меня на свет, продолжала интересоваться мной..., на почтительном расстоянии.
– Так скажи, сынок, ты голубых кровей?
– Я надеюсь однажды ответить на вопрос о цвете, - ответил Тюльпан уклончиво.
– Во-всяком случае, какая бы кровь ни была: белая, голубая или красная, ей я обязан своей пенсией и повышенной заботой, оказываемой вашим Пиганьолем.
– Мой Пиганьоль! Мой Пиганьоль! Я не знаю, что ты этим хочешь сказать, но если Пиганьоль по-свински обошелся с тобой - это не причина называть его моим. Я не давал ему благословления стать приемным отцом малыша, пристраиваясь к его пенсии. В особенности если малыш вел себя неплохо если я правильно понял?
– Долго рассказывать, как меня приютила прекрасная молодая вдовушка, хозяйка модного магазина. Элеонора Колиньон...
– Приютила? Я должен сказать: "Хей! Хей?"
– Можно. Можно сказать ещё - хи, хи!, если я вам объясню, что у Элеоноры была восхитительная дочка, Фаншета, но не рассказывать же вам о моем первом боевом крещении...