Невероятные расследования Шерлока Холмса
Шрифт:
Мой друг с трудом отводил глаза от множества томов, загромоздивших все столы и большую часть углов небольшого кабинета: одни были в переплетах георгианской поры, из тронутого плесенью сафьяна и телячьей кожи, другие представляли собой более увесистые инкунабулы с черным шрифтом ранней эпохи книгопечатания. Хватало и еще более древних — с текстами, вручную написанными по-латыни на пергаменте или веленевой бумаге и украшенными витыми маргиналиями, которые даже издалека озадачили меня своей анормальной bizarrit'e. [28]
28
Причудливость (фр.).
— Но
Карнаки отложил свою «Историю» и присел на дубовые ступени стеллажа, положив на колени длинные тонкие руки. Он вновь взглянул на меня, как будто не был задет моим недавним смехом, но подбирал слова, чтобы я понял; затем он вернулся взором к Холмсу.
— Я думаю, вы слышали о шести тысячах ступеней, на которые намекают — неизменно обиняками — старинные легенды как древних валлийских племен, предшествовавших кельтам, так и американских индейцев? О впадине, скрывающейся глубоко в сердце мира, и созданиях, населяющих бездны, что лежат ниже?
— Я слышал об этом, — спокойно ответил Холмс. — В тысяча восемьсот шестьдесят девятом был случай в Аркхеме, штат Массачусетс…
— Да, дело Уотели. — Широкий чувственный рот Карнаки скривился в отвращении, а взгляд обратился ко мне. — Эти легенды помнят лишь благодаря двум культам вконец выродившихся индейских племен: одно осело в Мэне, а второе, что любопытно, на северо-востоке Аризоны, где его тщательно избегают соседи — навахо и хопи. Легенды гласят о наделенных сознанием, хотя и не вполне материальных, сущностях, которые поселились в скважинах времени и пространства, куда не проникает свет, еще до того, как далекие пращуры человека научились прямохождению. Эти древние существа боятся солнечного света, но с наступлением темноты выползают в определенных областях мира, чтобы терзать тела и разумы спящих людей. Веками они заключают чудовищные сделки с отдельными представителями человечества в обмен на бесконечно омерзительное вознаграждение.
— И Гай Делапор с сыном считают, что нечто подобное существует в их подвале? — Мои брови взметнулись. — Тем проще нам будет помочь молодому мистеру Колби освободить невесту из-под власти двух явных безумцев.
— Да будет так, — негромко откликнулся Холмс.
Мы просидели у Карнаки чуть ли не до полуночи, и все это время Холмс и молодой антиквар беседовали о народных легендах и теософских домыслах, которые со всей очевидностью подогревали помешательство виконта Делапора: жуткие истории о призрачных созданиях, сохранившихся с невообразимо далеких времен, и о заблудших безумных душах, принимавших эти нелепости за истину. Друг был прав, когда заявил, что визит к Карнаки обогатит палитру моих представлений о Лондоне оттенками, о которых я прежде не подозревал. Осведомленность Холмса в таких вещах удивила меня, ибо он был человеком практического склада и никогда не уделял внимания предметам неосязаемым.
И тем не менее, покуда молодой человек разглагольствовал об ужасах из ужасов, о кошмарных аморфных шогготах
— Не знал, что вы изучили всю эту чепуху, Холмс, — заметил я, когда мы вновь очутились в тумане набережной Виктории, прислушиваясь к цоканью лошадиных копыт. — Никогда бы не подумал, что теософия — ваш конек.
— Моим коньком, Ватсон, является все, что побуждает или побуждало людей совершать преступления. — Он свистом подозвал извозчика: леденящий звук в глухом безмолвии. Лицо моего друга в газовом свете казалось бледным и неподвижным. — Для меня нет разницы, кому поклоняется человек — Богу, Мамоне или Ктулху в его темном обиталище Р’льехе… до тех пор, пока он не прольет чью-то кровь во имя своего божества. Тогда — да простит его Господь, но я не прощу.
Все эти события произошли в понедельник, двадцатого августа. На следующий день Холмс занялся своим альбомом газетных вырезок, где речь шла о нераскрытых преступлениях; он сосредоточился на исчезновениях, которые имели место во второй половине лета, и в поисках дошел едва ли не до начала века. В среду миссис Хадсон доставила нам знакомую элегантную визитку американского фольклориста; сам же он буквально наступал ей на пятки и чуть не сбил с ног, когда вторгся в нашу приемную.
— Мистер Холмс, все улажено, — заявил он громко и совершенно не в своей манере. — Спасибо за ваше согласие разобраться с чертовым Делапором, но я повидался со стариком лично — он имел наглость явиться давеча в город — и сумел его убедить.
— Неужели? — вежливо произнес Холмс, указывая на стул, где наш гость сидел во время первой встречи.
Колби нетерпеливо отмахнулся.
— Дело оказалось проще некуда, клянусь. Покорми пса, и он прекратит гавкать. А это вам. — Он извлек из кармана кожаный мешочек и небрежно бросил на стол. Ударившись, тот отозвался солидным звоном золотых монет. — Еще раз спасибо.
— И вам спасибо. — Холмс поклонился, не сводя глаз с Колби, и я заметил, как побледнело лицо сыщика. — Вы слишком щедры.
— Помилуйте, дружище, — что мне несколько гиней? Теперь я могу разорвать печальное письмо малютки Джудит, теперь мы поженимся, и все будет славно… — Он непристойно подмигнул Холмсу и протянул руку. — А заодно и подлую записку ее престарелого дядюшки, если не возражаете.
Холмс озадаченно огляделся и начал искать под альбомами на столе.
— Вы же сунули ее за часы, — напомнил я.
— В самом деле? — Холмс подошел к каминной полке — заваленной, как обычно, газетами, книгами и безответными письмами — и после недолгих поисков покачал головой. — Не беспокойтесь, я найду ее. — Он сдвинул брови. — И верну, если вы будете столь любезны, что скажете, куда направляетесь.
Колби помялся, затем подцепил со стола первый попавшийся клочок бумаги — счет от портного, насколько я понял, — и нацарапал адрес.
— Сегодня я уезжаю в Уотчгейт, — сообщил он. — Найдете меня здесь.