Неверующий фараон
Шрифт:
В этот момент издалека донесся негромкий стук, который постепенно приближался, словно кто-то хотел войти. Пламя факела заколебалось, бальзам и благовония как будто запахли сильней. К стуку присоединилась песня, как будто идущая из-под земли, непонятно только, доносилась ли она издалека или звучала рядом. Дрожащий фаворит взглянул на своего повелителя. Может быть, это духи, может быть, это
— Это рабы, строящие недалеко отсюда мою гробницу.
— Должно быть, так оно и есть, — пролепетал фаворит, ощупывая руками воздух, словно в поисках опоры.
Взгляд улыбающегося фараона все еще был направлен на бывшего ювелира, и вдруг старое, морщинистое лицо изменилось так, что напугало фаворита куда больше, чем стук и подземное пение. Фараон зашатался и под нарастающий шум ударов за стеной упал рядом с саркофагом.
Сначала бывший ювелир решил, что на фараона плохо подействовал насыщенный бальзамом воздух, но вскоре понял, что недуг, сваливший фараона, гораздо серьезнее.
И вот он лежит на широком ложе, беспомощный, как ребенок, скрестив руки на груди. Его семья стоит на коленях у ложа. Впереди — наследник престола, толстый, угрюмый пятидесятилетний мужчина, похожий на деда. Чуть подальше — жрецы, бормочущие заклинания. У изголовья — главный держатель веера и три врача, все еще не смеющие произнести смертный приговор. Умирающий послушно повторяет молитвы за главным жрецом. Его глаза большей частью закрыты, иногда он пытается отыскать своего любимца, стоящего где-то сзади, уже почти отверженного. Мирская оболочка божественного фараона вот-вот должна стать добычей демона смерти.
В полночь фараон попросил присутствующих оставить его наедине с другом, что было сделано весьма неохотно. Когда зал опустел, фараон взял фаворита за руку и заговорил громче, чем тот мог предполагать:
— Ты не должен оставаться при дворе, дружище. Тень,
— Не говори так много, мой великий властелин и друг, — сказал бывший ювелир, по лицу которого текли слезы. — Надеюсь, что и я вскоре последую за тобой. Много золота мне не нужно, да и ремесло свое я давно забыл…
— А еще, — продолжал фараон, — не забудь того, что мы говорили о богах, и научи всему этому своих детей или внуков, чтобы не погибла великая тайна фараона…
— Я так и сделаю, — пообещал фаворит, — если они будут достаточно умны, храбры и не болтливы…
Фараон откинулся на подушку, и голос его стал слабее:
— Именно об этом я и подумал… Поклянись никому не рассказывать, что фараон, который завтра умрет, был закоренелым вероотступником.
— Клянусь!
— Что он не верил в богов и в свое божественное происхождение, в то, во что верят все и во что так трудно было не верить, — прошептал фараон едва слышно. — Так нужно для блага моей династии… Никому не говори, что я не считал себя богом…
Он замолчал. Он лежал совершенно неподвижно, и фаворит подумал, что он уже умер. Но нет, фараон еще дышал. Прижавшись ртом к самому уху старика, бывший ювелир прошептал:
— Мне тем легче будет молчать, о повелитель, что я всегда считал тебя богом и буду считать тебя богом до конца своих дней. Ра и Пта я не знаю, нам, людям, совершенно безразлично, существуют они или нет, но тебя я знаю, тебя я видел. Не бойся смерти, ты — бог, ты… — Подавленные рыдания мешали ему говорить.
Помутившийся взгляд фараона, не видя, остановился на лице друга. И когда фаворит встал, чтобы возвестить придворным смерть фараона, он так и не знал, выражал ли этот взгляд благодарность или глубокое разочарование.