Невеста „1-го Апреля“
Шрифт:
Одно мгновение она колебалась, но только одно мгновение. Пусть та, которая никогда не грешила, бросит в нее первым камнем!
Письмо начиналось следующими словами:
„Мой друг…“
Сюзанна хотела знать, она прочла:
„Барбизон, пятница.
„Мой друг!
„Не правда ли я могу вас так называть? Бывают часы, когда приятно рассчитывать на истинную дружбу! Я в Барбизоне, пробуду два дня. Мне бы хотелось вас видеть. Видеть вас, чтобы попросить Вашего совета, поговорить с вами по делу, представьте себе! Я, ненавидящая дела; но что поделаешь! Я стремлюсь в эту минуту обратить в деньги то
„Приезжайте, прошу вас, подарите мне один момент вашей жизни. О! я знаю, что прошлое, бедное прошлое, пробудившееся на одно мгновение накануне вашего от езда на том берегу Трувилля, куда привел меня случай, теперь вполне умерло между нами; но кое-что однако нас еще соединяет, по странному противоречию; это то, что ни я, ни вы, мы не счастливы, мы не можем ими быть… Вы, вы собираетесь от безнадежности жениться на вполне вам безразличной молодой девушке, на ничтожном ребенке, который вас плохо поймет и которого вы никогда не полюбите; я… я разбила свою жизнь и несу тяжесть своей вины. Она тяжела!
„До скорого свидания, мой дорогой Мишель, до скорого свидания, не правда ли?
Графиня Вронская“.
P.S. — Не зная вашего личного адреса ни в Париже, ни в Ривайере, я посылаю мое письмо в Кастельфлор “.
Сюзанна дважды прерывала свое чтение, задыхаясь, с выступившим на лбу холодным потом. Когда она кончила, она положила письмо подле себя; страстный гнев заставлял дрожать ее руки. Ах! эта женщина! Сюзанна всегда ее боялась. Всегда! Итак Мишель виделся опять с графиней Вронской. Он с ней виделся, будучи уже женихом. Он ее еще любил, раз одно присутствие этого создания „будило прошлое“,раз он заботливо промолчал об этой встрече перед Колеттой, раз любимая им некогда женщина осмеливалась обращаться к нему, как к другу, единственному другу!..
В лихорадочном мозгу молодой девушки мысли обгоняли друг друга, сталкивались, переходя временами в слова, фразы, „О! злой, жестокий! Он сказал, что он меня не любит, что никогда меня не полюбит, что я не сумею его понять!.. И это еще раньше, чем он меня знал! Боже мой! как злы мужчины… и глупы! Может быть эта Фаустина не красивее и не умнее меня. А у нее хватает дерзости писать таким образом: „Мой друг, мой дорогой Мишель!“ — как будто он принадлежит ей, как будто она имеет право говорить „мой“! Как же я была безумна, думая, что Мишель меня любит. Я этому верила… Да, я почти этому верила. Я даже сама начинала его любить, коварного, собиралась дать ему заметить, что я его, может быть, люблю; но я его не люблю. Ах, нет! конечно, я его не люблю. Я его ненавижу. Если он думает, что я настолько унижусь, чтобы ревновать его к графине, он ошибается… Но все равно, о! все равно!..“
В своем гневе бедное дитя не стремилось критически разобрать письмо, оторвавшее ее от ее еще неустойчивого счастья, отделить истину от возможных преувеличений, но в особенности установить точную долю вины Мишеля. Она знала, что Мишель вновь видел графиню Вронскую, таинственного влияния которой — как опасности во тьме, — она инстинктивно опасалась, что он говорил этой женщине о своей бедной маленькой невесте, что он говорил о ней с презрением; о!., это было ужаснее всего! Сюзанна не могла примириться с этим пренебрежением, высказанным, доверенным посторонней личности. Насколько графиня Вронская должна была чувствовать себя уверенной
Тяжелое рыдание приподняло грудь мисс Северн, но вскоре безумный гнев осушил ее слезы, так как она услышала шаги, только что ожидавшиеся ею с радостью. Она не хотела, чтобы палач видел слезы своей жертвы.
Палач совершенно не думал о графине Вронской, о которой он к тому же ничего не знал и которой он не подавал ни малейшего признака жизни со времени встречи в Трувилле; он уверенно, как счастливый человек, открывал дверь. Он вошел с глазами, светившимися мягким сиянием.
— Наконец, вот и я! — сказал он. — Г-н Понмори увез Жака и м-ль Шазе в своем автомобиле, я…
Но пораженный искаженным лицом Сюзанны, он схватил ее руки:
— Моя Сюзи, что с вами? — спросил он.
Она резко высвободилась.
— Послушайте, Мишель, — сказала она, — письмо для вас. Антуанетта мне его дала, и я нечаянно его открыла. Возьмите вашу собственность.
Узнав почерк Фаустины, Мишель понял наполовину. Его первым движением было поклясться Сюзанне, что он обожает ее, единственно ее, невесту, и что никакой связи не существовало более между этой женщиной и им, — но редко уступают первому побуждению… в особенности, если оно хорошее.
Был ли он прав, высказав свою обиду? но Мишель был оскорблен тоном Сюзанны.
— Потрудитесь мне объяснить, — сказал он, — как случилось, что вы распечатали письмо, адресованное мне?
— Я вам сказала, что мне передали это письмо и я его по ошибке распечатала и… прочла его, потому что… потому что первые слова возбудили во мне желание прочесть остальное. Вот!.. Но будьте спокойны, я не повторю подобного опыта.
— Вы прекрасно сделаете.
Если бы Сюзи заплакала или только немного обнаружила свое горе, Мишель упал бы к ее ногам, но вся трепещущая, в ожесточении своей оскорбленной гордости, мисс Северн сочла бы обидным для себя выказать такую слабость.
Молча прочел он письмо от начала до конца. Может быть для вида он продолжал пробегать его глазами. Сюзанна, раздраженная, произнесла опять со сжатыми зубами, хриплым голосом:
— Вы не поедете в Барбизон, вы не поедете, я вам это запрещаю.
Тремор поднял глаза и посмотрел пристально на молодую девушку.
— Вы мне запрещаете? — повторил он.
Затем он остановился, глаза Сюзанны блестели, ему казалось, что он видит в них слезу.
— Послушайте, — сказал он, стараясь взять ее руки, — не горячитесь так; это безумие. Я слишком поспешно рассердился, я был резок, я… дайте мне вам объяснить…
Она оттолкнула его с нервным смехом.
— Объяснить мне, почему ничтожное дитя, как я, понимает дурно такого великого человека, как вы, не так ли? Я вас благодарю. Достаточно, что вы объяснили это той ужасной женщине!
Внезапно охлажденный, Тремор отступил. Ах! так эта фраза, значит, обидела Сюзанну и она чувствовала себя униженной!
— Итак, — ответил он, — вы допускаете, что я мог сказать, я, что вы ничтожны и что вы меня плохо понимаете? Окажите мне честь поверить мне, что, если бы я вас даже считал такой, я не настолько бестактен, чтобы делать подобные признания графине Вронской.