Невеста без места
Шрифт:
– Вот так да!
Полина примостилась на скамеечке, угрызала большую масляно-желтую грушу, но глаза ее следили за Петром с ужасом. Тот поднес свечу к провалу, вглядывался во тьму.
– Не ходи туда, Петруша... Тревожно у меня на душе. Слышишь? Не набат ли?
– Это ветер завывает...
Храбрый юноша сделал шаг – и исчез в темном провале, а секунду спустя донесся до Полины его изумленный вскрик. Она и испугаться не успела, как бледное лицо Петра снова появилось в отверстии.
– Наше с тобой счастье, голубушка моя. Вот где мы его сыскали.
– Да что
– Клад мы нашли великий. На всю жизнь тут хватит!
Ахнув, девушка устремилась в провал. И в самом деле – в узкой четвероугольной пещере стоял сундук. И грамота на крышке лежала, и кольцо, разрубленное на две половинки. А когда Петр прочитал Полине грамоту, взяла она кольцо и отдала половинку ему, а половинку – себе взяла.
– Что ж мы теперь со всем этим богатством делать-то будем, Петруша? Деньги не огонь, а возле них обожжешься.
– Любушка моя, да что ж ты сразу плакаться начинаешь? Смотри, какие тут уборы! Ну-ка, примерь!
И Полина примеряла – тяжелое, золотом шитое платье, шелковую шаль в невиданных цветах, перстни, ожерелья, венец золотой с жемчугами.
Плакала и смеялась она, наряжаясь, и песенку запела, ровно хмельная.
– Вот что я придумал. Надо нам довериться верному человеку, и человек такой есть.
– Батюшке сказать могу, – заикнулась Полина, но Петр рукой махнул:
– Акиму лучше, корабельщику. Он меня сызмала знает, не обидит нас. Доверимся, возьмем сокровища и – айда на волю.
– Кабы так, – прошептала Полина. Она вдруг угасла, погрустнела, и тяжело было телу от нарядов и уборов. – Петруша, давай на промысел вернемся? Неспокойно мне...
– Ну? А как же ты к своим-то пойдешь?
– Они уж спать повалились, а то в бане переночую, утром и сделаем, что собирались. Вернемся, миленький! Набат я слышала, тошно мне!
Девушка всхлипнула, и Петр скрепя сердце согласился. Донес ли ветер звуки набата, или показалось Полине, а все же стоит вернуться. Не хотелось уходить от клада, не хотелось покидать надежную хоромину, но и ему тоже стало неловко на душе, словно перед бедой. Все же набил он немалое лукошко сокровищами, отдал Полине, а себе в ладанку спрятал грамоту и половинку кольца.
– Кольцо пуще всего береги, – велел он девушке. – Что ж, идем.
А на улице было светло как днем. Как на рассвете, когда солнце не рыжее еще, а красное.
– Промысел горит! – не своим голосом крикнула Полина. – Мама! Батюшка! Федянька!
И припустила вниз с откоса, не видя дороги, не замечая хлещущего в лицо колючего ветра. Петр еле поспевал за ней, но на бегу успел подметить – горит промысел со всех концов. Не иначе подожгли лихие люди. Или ветер так пламя перенес? Мутный воздух пылал. Оранжевая пурга носилась под черным небом, и грозно грохотал далекий прибой, а по улице между казармами метались люди, орали надрывные голоса.
– И наш дом горит! – вскрикнул Петр. – Матушка!
Жаркий вихрь дунул им навстречу, объятая пламенем стена угрожающе покосилась... Полина вскрикнула, рванулась, и огненная круговерть разлучила их.
Золотая коса, промысел Никифора Быкова, выгорел дотла, остались на
Полина очнулась от беспамятства в больнице, в Астрахани. Там же родила маленькую, недоношенную девочку. Но услышал наконец Господь ее молитвы – оставил малышке жизнь.
– Вот, сестрица, теперь-то мы заживем, – радовался Федор, увозя Полину на извозчике домой. – С радости плачешь?
Полина молчала, только слезы по лицу катились. С того момента, как очнулась она в палате больничной и узнала от Федора, что погиб Петруша на пожаре, утешиться не могла. Только дочка, которую Верой окрестили, была ей отрадой. Между прочим рассказала Полина брату, как нашли они с Петром клад в скале.
– И много там осталось сокровищ? Ну да нам не надо. Мы с тобой, сестрица, своими силами, своим умом проживем. Нам было только из нищеты выбиться...
– Ты словно и не помнишь, что матушку с батюшкой огонь забрал, – попрекнула как-то Полина брата.
– Всегда помнить буду. Да только...
Полина и сама знала, что такое «только». Для Федора Солодкова другая жизнь началась, освободился он от ярма крестьянского. Стал по-городскому одеваться, знакомые студенты к нему стали ходить... Но не знала Полина одного – не погиб ее нареченный на промысле. Была уверена: если жив – найдет ее. Петр не искал, в мертвых ее считал. А кто же ввел его в заблуждение? Конечно, Федор Солодков. Ему самому сестра нужна была, он без нее жить не мог, а господинчика этого холеного ненавидел с той минуты, как увидел!
Петр Быков исполнил свое намерение. Шкуна Акима пришла на промысел утром, после пожара. О беде они знали – видели с моря полыхающее зарево, а как подошли к берегу – услыхали и вопли погорельцев. Стонами отвечали рыбаки – у каждого на промысле семья оставалась. Только одинокий Аким молчал, но изгрыз в крошку крепкими желтыми зубами чубук трубки. А на берегу кинулся к нему Петька – грязный, что чертушка, оборванный, пропахший гарью. Но держался он как камень, только губы тряслись.
– Все погибли, – поверился он. – Погорели все. Отец в доме сгорел, матушка выбралась, да не жилец она. И Полины нет нигде.
– Полины? Какой Полины? Умойся, Петруш, скажи толком...
– Идем, идем... Туда нам надо идти, – бормотал парень и немалыми силами увлекал Акима куда-то.
Только к вечеру, когда оставшиеся в живых погорельцы собрались на берегу, снесли своих покойников в одно место, затеяли варить уху – благо кострищ и угольев немало вокруг было, – выслушал Аким молодого хозяина. Выгребли они клад атаманский...
– Что ж мы теперь делать будем? Ты уж не бросай меня, Аким, я сейчас, как кутенок слепой...