Невеста без места
Шрифт:
– Что ж делать, – вздохнул моряк. – Не брошу я тебя, и не говори об этом. Богатство у тебя теперь немалое, после смерти отца, царствие ему небесное, все тебе отойдет, да и клад этот... Как бы в голову тебе не ударило!
– Не ударит, не бойся. Полюшку мне найти надо! Среди мертвых нет ее, и брата ее нет. Как вверх взлетели! Бежали, должно быть, от огня в пески, пропадут там. Искать надо...
– Полинка-то, Солодкова, что ли? Приглядная девчушка... Значит, слюбились вы, и клад Стенькин вместе нашли. Ты, Петр Никифорыч, эту грамотку-то от атамана крепко береги.
Искали ее по всем ерикам, по городам приволжским, и через полгода неугомонных поисков пришла весть, что видели вроде в Астрахани, не то в Саратове Федьку Солодкова. Правду говорили люди – брат Полины встретился, как по волшебству, Петру Быкову на астраханской пристани. Тяжело шагал Солодков, нес мешок с мукой и на господина в костюмчике белоснежном, в шляпе, даже не взглянул. А когда кинулся тот к нему, стал расспрашивать о Полине – закаменел лицом, отвернулся и глухо сказал:
– Померла она. Холера тогда шла, на пароходе заболела Полина и в два дня сгорела. Не знаю, где и схоронили ее – увезли с другими, кто от холеры помер. А почто ты спрашиваешь? К чему она тебе? Ты, вона, – барин. Найдешь себе купчиху, а то и дворянку...
– Да к чему мне, – заикнулся было Петр, но Солодков рукой его отодвинул, мешок на плечи взвалил и пошел тяжко к барже.
И Быков залубенел душой. С пристани сразу в ресторан подался, осадил там бутылку коньяка. Стаканами пил, закусывал хлебной корочкой и во хмелю увидел в зеркале – не себя, отца своего. Вскрикнул в гневе, шампанской бутылкой разбил проклятое стекло и потребовал еще коньяка и цыган. Пошел тут настоящий купеческий кутеж – с битьем посуды, неумеренным пьянством, посвистом и пляской цыганской. Тут же пристали к нему двое – Мишка да Филька, неизвестно, что за люди. Жрали и пили в три горла, нового приятеля чествовали. Потом в другой ресторан закатились, а уж к рассвету подъехали на лихаче к заведению немки Штольц.
– Такую принцесску тебе сыщем – враз все беды позабудешь! – уговаривали Мишка с Филькой, перемигивались за спиной у подгулявшего купчика. А тот сидел осоловевший, мотал тяжелой головой.
В заведении было шумно, накурено, бренчал расстроенный рояль. Гуляли приказчики из большого мануфактурного магазина, плясали с девицами кадрили и вальсы. Компания потребовала отдельный кабинет, коньяка, фруктов. Пришли три барышни – на любой вкус. Дебелая блондинка в лиловом платье, еврейка в оранжевом и тощенькая, русоголовая – в голубом. Она-то и уселась на коленки к Быкову стала щекотить ему подбородок, ерзать, хихикать...
– Полина, Полюшка моя, – бормотал Петр, гладя ее по худеньким, обнаженным рукам, по плечам.
– Ой, что это вы? Вовсе даже не Полюшка, а Нина! Угостите шампанским, хорошенький брюнетик?
– Пошли, пошли... Туда, к тебе... Лодка наша... Шампанское – потом, все потом!
– Вы на ночь или на время?
– На ночь... Навсегда!
– Да куда ж вы? – всполохнулись Мишка и Филька, видя, что матерый осетр из их рук уплывает. – Петр Никифорыч, родной, только гулять начали! Мы ж еще к Ванде поедем!
– Идите в...! – напутствовал дружков-мошенников
В крошечной комнатушке, где горел над кроватью розовый ночник и душно пахло пачулями, пудрой, жжеными волосами, Быков сорвал с себя галстух, повалился на широкую кровать проститутки и захрапел. Нина только руками всплеснула, сняла с гостя туфли и приютилась рядышком – счастливая, что оставили в покое и можно выспаться.
Ранним утром Быкова нашел Аким. Стучался в тонкую дверь, вздыхал, брезгливо оглядывался. В заведении все спали, отдыхая после хмельной ночи.
– Ой, кто там? – подала голос Нина.
– За Петром Никифорычем... Открой, барышня...
Брякнула щеколда, из проема пахнуло духами. Аким, входя, огляделся. Хозяин спит не раздевшись, девица в одной сорочке кутается в платок, к стене привалилась, дрожит.
– Не бойсь, не обижу. Петр Никифорыч, вставай, домой поехали! Ишь куда тебя, батюшка, занесло!
Петр проснулся быстро, вскочил, обулся. Вопросительно взглянул на Нину. Следуя безмолвной ее указке, ополоснул лицо, утерся и сказал:
– Поехали, Аким. Молодец, что сыскал меня. Спасибо.
Вынул из кармана бумажник, из бумажника – сторублевый билет, отдал Нине.
– И тебе спасибо, красавица, за приют и за то, что не дала прощелыгам меня обобрать. Сама тоже, вижу, не покорыствовалась.
– Ой, да зачем так много...
– Бери. И уходи отсюда. Нет, вот что: пока не уходи. Аким! Позаботишься?
– Сделаем...
– Зря вы это, Петр Никифорыч, – вздохнул Аким уже на улице и выразительно щелкнул себя по кадыку. – И место негодящее...
– Молчи, Аким. Больше такого не будет. В университет поступлю.
Быковское слово крепкое, быковская порода упрямая. Про Полину Петр больше не вспоминал, выучился на доктора, встретил хорошую девушку, женился. Перед самой свадьбой приходила к нему молодушка-мещанка – с мальчишечкой трехлетним. Хорошо одетая, гладкая, веселая... Петр Никифорович не удивился – он лечил народ небогатый, за деньгами не гнался. Своих доставало.
– Не узнаете меня? – щедро улыбнулась женщина. – Нина я по-прежнему. А по-новому – мещанка Анна Скорцова.
– Так это твой мальчишка? Здоровенький.
– Мой. Замужем я, живем ладно. Муж свою парикмахерскую держит. Старое бросила, и за то вам земной поклон. Приданое вы мне дали, Аким Акимыч жениха сосватал...
– Ну, хорошо, хорошо. И я женюсь скоро.
– Не на той ли Полине, чьим именем вы меня звали?
Петр Никифорович изменился в лице.
– Ох, что-то я, дура-баба, не то сказала... Простите, ежели что, пойду я... Счастья вам с молодой женой, здоровьица, долгой жизни!
Долгого счастья с молодой женой у Быкова не вышло – помешала революция. Красный вихрь раскидал семью, Быков оказался в Берлине, его жена и сын застряли в Одессе, и заветное кольцо осталось у них... А Вера Солодкова, дочь Петра и Полины, росла и жила в волжском городке, и заботился о ней дядя ее, которого она за отца почитала, и мать, которая умерла рано, но перед смертью успела полкольца дочери отдать, завещав беречь и хранить.