Невеста без места
Шрифт:
– Ты попала в странную ситуацию, но держишься замечательно. Одно тебе стоит усвоить и запомнить: этот дом не так прост, как кажется. У него есть своя тайна, своя душа... Можно сказать, что тут живет Нечто, но кто-то или что-то обитающее в этом доме никогда не было ни мертвым, ни живым. Пожалуй, оно гораздо старше этих понятий... Но ты ему понравилась, и тебе нечего бояться.
А потом Вероника видела во сне огонь – яркое, непобедимое пламя, но обжигающее не жаром, а холодом...
ГЛАВА 28
А утром она полезла в сумку за
– Господи, ну за что ты так со мной? Ну что ж я тебе сделала-то, Господи? Ну да, я тряпка, я дурочка, у меня ничего за душой и ничего на душе, да зачем же меня так добивать-то? Мамочка, миленькая, зачем ты меня оставила, ну ма-ама, мамочка, кто ж за меня заступится теперь, кто меня пожалеет?
Ей наконец удалось взять себя в руки. Выстонав свое отчаяние, Вероника почувствовала прилив сил. Причесалась, привела себя в порядок и вышла из комнаты. По дому грохотали печные дверцы и заслонки – Ярослав развел бурную деятельность, топил печки, насвистывал что-то канареечно-бессмысленное. Пожалуй, стоит покормить его завтраком, прежде чем выяснять отношения, – бабушка не раз говорила, что с сытым мужиком разговаривать сподручнее.
– Завтрак тебе, голуба, удался. Молодец. Умеешь стряпать – в жизни не пропадешь. Ты сама-то чего не ешь? Аппетиту нет? Так вышла бы, погуляла вокруг дома. Хочешь, в снежки поиграем, снеговика сваляем? Да ты чего молчишь-то, а? Обидел я тебя?
– Ярослав Алексеевич, – набралась смелости Вероника. – Зачем вы меня сюда привезли? Вы же не собираетесь писать книгу, верно?
– Вот те раз, как же не собираюсь? А может, и напишу? Красота-то тут какая! Что-нибудь вроде Пришвина, или кто там еще про охотников писал? «Записки охотника», а?
– Тургенев.
– Точно, Тургенев! Возьму тебя в соавторы, – обрадовал Лапутин и засунул в рот куриную ногу. Целиком.
– Отлично. Так зачем вы меня сюда привезли?
– Говорю ж тебе – книжку писать. У меня пока вдохновения нет. Будем ждать, когда появится. А пока тут посидим. Тихо, и мухи не кусают. А воздух-то! Прямо хоть ложкой ешь!
– Скрываемся, значит?
– Ты не слишком много вопросов задаешь, голуба? Тебе денег дали? Дали. Условия договора соблюли? Соблюли. Месяц отдохни. Поняла?
Дружелюбно-панибратская физиономия депутата Лапутина неприметно изменилась. Не вальяжно-ласково он теперь смотрел – с нехорошим прищуром и улыбался оскальцем ровных, белоснежных зубов.
– Поняла, – кротко ответила Вероника. – Ярослав Алексеевич, а телефон у вас есть? Мне нужно сделать пару звонков, а я только что обнаружила, что мой мобильник – тю-тю. Сумку разрезали, наверное, пока мы с Сашей по базару ходили, телефон и бумажник украли.
– Ну? Это обидно. Не грусти, как только вернемся, я тебе
Взяв не по-мужски крошечный телефон в руки, Вероника поняла злую шутку Лапутина. «Нокия» недвусмысленно объявляла о том, что сети нет. Нет, и, очевидно, быть не может. Не берет, не ловится, слишком далеко пролегают воздушные пути незримых волн, цепляются за верхушки сосен, не доходят до затерянного в лесу домика. Слишком крупна ячея невидимой сети. С лапутинским оскалом смотрит на Веронику чучело лисы, побитое молью, мексиканские поэты ждут в спальне, а над всем этим – снег, и серое низкое небо, и равнодушное, бессмертное божество.
Три дня подряд валил стеной снег, Лапутин не выпускал из рук бокал виски, радио журчало без умолку, и уже куча выдохшихся батареек громоздилась на шахматном столике. Вероника готовила, прибирала дом, читала стихи и плакала. Двое узников Марьяшкиных хором почти не разговаривали – с того момента, как Лапутин, посчитав, что радио и виски ему для развлечения недостаточно, облапил Веру на ходу в коридорчике, задышал жарко в ухо.
– Ты что? Сердишься? У-у, какая бука. Ребята, давайте жить дружно! Подружись со мной, не пожалеешь. Я мужик с огоньком, ласкущий!
Уху было мокро и щекотно, от Лапутина пахло виски. Вероника выкрутилась из назойливых объятий.
– Ярослав Алексеевич, не стоит. Я, кажется, предупреждала – интима не будет. Мы же выполняем договоренности?
– Уговор дороже денег, – покивал депутат. – А если приплатить? За дополнительные услуги.
– Исключено. Коррективы в договор я вносить не намерена.
– Твоя воля...
Вероника шмыгнула к себе в комнату, утерла влажный лоб. Ей было не по себе, но все же она чувствовала и некую гордость оттого, как поговорила с Лапутиным. Не устроила истерики, не заплакала, не дала ему пощечины. Хотя стоило бы. Но нет – ничего личного. Бизнес есть бизнес.
Правда, с этого дня сальный, вечно пьяный депутат стал ей еще более неприятен. Общения с ним она тщательно избегала, от совместных завтраков и обедов изобретательно уклонялась. К ужину Ярослав Алексеевич бывал уже слишком нетрезв для того, чтобы нуждаться в чьем-либо обществе. Вероника готовила еду, уносила ее к себе в комнату и сидела там тихонько, словно ее и нет вовсе.
Но это еще не все. У нее появился друг. Не чучело лисы, не мышка-полевка, не депутат-алкоголик. Другом Веронике стала картина на стене. Безыскусный пейзаж – речка, и бережок, и старая лодка на привязи у берега. Но столько покоя и утешения (последнего утешения) было в среднерусском этом ландшафтике, в несмелых, бледных красках, в рассветном настроении, что Вероника ложилась на кровать – головой в изножье – и смотрела на картину долго-долго... Знатоки изобразительного искусства наверняка подыскали бы какой-то умный термин для эффекта, которого своими силами научилась добиваться Вера. Если смотреть пристально, ни на что не отвлекаясь – пейзаж превращался в реальный, несмелые мазки песка и волн обретали вещественность, и уже слышались шорохи, плески, потайные звуки природы...