Невеста Борджа
Шрифт:
Стражник схватил меня за руку и попытался утащить прочь. Я расхохоталась и вырвалась с силой, порожденной безумием.
— Паломники! Римляне! Бог призвал вас, дабы свергнуть Александра! Не медлите! Сколько еще людей должно умереть? Скольких еще должны убить, прежде чем он поплатится за свои преступления?
Внизу, на улице, начали собираться люди; они в изумлении смотрели на меня. Какая-то старая монахиня в белом одеянии перекрестилась и забормотала молитву. Молодой священник в черной рясе замахал руками, подзывая своих спутников, и указал на меня. Прохожие
Почему они бездействуют? Почему они до сих пор еще не кинулись во дворец понтифика и не выволокли Александра на улицу? Я же ясно им все сказала…
Я вещала еще некоторое время. Наконец двоим солдатам удалось скрутить меня. Я посмотрела им в глаза, уязвленная и недоумевающая.
— Разве вы не слышали, что я говорю? Разве вы не видите зла? У вас есть оружие — так воспользуйтесь же им!
Но они не подняли оружия против Папы. Вместо этого они, ругаясь и пинаясь, оттащили меня в покои. Дальше я смутно помню лишь встревоженное лицо донны Эсмеральды и какого-то врача; он заставил меня выпить лекарство, от которого я впала в оцепенение. В конце концов я уснула.
Когда я проснулась, появился Джофре. С этого дня он навещал меня каждый вечер — куда чаще, чем в те времена, когда я была в Ватикане желанной гостьей. Он приносил мне маленькие подарки: украшения, безделушки. Однажды вечером он тайком принес миниатюрный портрет Альфонсо, принадлежавший Лукреции, — ей не позволили взять этот портрет с собой в Непи.
Донна Эсмеральда не отходила от меня ни на шаг. Она больше не позволяла мне сидеть на балконе целыми ночами, а поила по вечерам горьким снотворным и укладывала в постель. Еще она заставляла меня съедать хотя бы по кусочку всякий раз, когда нам приносили еду, потому ко мне отчасти вернулось самообладание. Я научилась мило общаться с Эсмеральдой и Джофре, когда это требовалось, и сохранять в их присутствии видимость здравого рассудка.
Так я проводила дни в праздности, бродя по саду в сопровождении часового. Лишь там, вдали от моего мужа и Эсмеральды, я давала волю своему безумию: я непрестанно бормотала себе под нос, ведя долгие беседы с Альфонсо, с моим отцом, а чаще всего со лживой стрегой.
«Сердце, пронзенное одним мечом». Теперь я обладала им, но моя попытка применить этот меч против Чезаре провалилась. Я чувствовала этот меч в себе, как чувствуют занозу; он непрестанно колол и терзал меня. «Почему мне не дозволено было убить его?» — спрашивала я у стреги, но раз за разом получала один и тот же ответ: «В должный срок…»
По ночам, несмотря на лекарства врача, мне снились сны; в них хохочущие солдаты уносили прочь от меня белое, изрубленное тело Альфонсо.
Месяц шел за месяцем. Злосчастное лето сменилось осенью, а затем и зимой. Джофре прислал мне несколько моих лучших платьев, на выбор, и я отправилась вместе с ним на рождественскую мессу в соборе Святого Петра, как будто я не была пленницей Борджа. Я прошла мимо Папы и Чезаре, но ни один из них не встретил моего обвиняющего взгляда и вообще никак не показал, что заметил мое присутствие.
Я как будто не была ни живой, ни мертвой, а пребывала в своего рода чистилище: поскольку я принадлежала к Арагонскому дому, меня считали слишком опасной, чтобы позволить мне жить среди Борджа и иметь доступ к их тайнам; но в то же самое время, поскольку я была женой Джофре, практически не посвященного в их тайны, во мне не видели угрозы, из-за которой меня стоило бы убивать.
Пришла весна. Я жила в оцепенении, без всякого смысла; тоску развеивали лишь разговоры с мертвыми да визиты моего мужа. Джофре изо всех сил старался приободрить меня, но те моменты, когда его присутствие не отвлекало меня, были воистину мрачными.
Я продолжала часами бродить по саду, пытаясь посильнее утомить себя, чтобы побыстрее пришел сон, а с ним и забвение. Однажды днем, шагая по песчаной дорожке — ее с обеих сторон окружали розовые кусты, усыпанные благоухающими цветами, — я заметила, что навстречу мне идет еще одна благородная дама, сопровождаемая стражником.
Я хотела было развернуться и удалиться побыстрее. Я не желала ни с кем общаться, равно как и выслушивать веселую болтовню. Но прежде, чем я успела убежать, женщина приблизилась, кивнула мне и улыбнулась. Потом она обернулась к своему сопровождающему и сказала:
— Мы немного прогуляемся вместе.
Шедший за ней молодой солдат кивнул, а моему, похоже, было все равно: эти двое, судя по всему, были знакомы и ничуть не возражали против того, чтобы идти за нами, тихо переговариваясь.
Женщина поклонилась. На вид ей было лет двадцать пять; у нее были блестящие черные волосы и прекрасное, классическое лицо римской статуи.
— Я — графиня Доротея де ла Крема.
— А я — сумасшедшая Санча Арагонская.
Моя собеседница ни капли не удивилась; ее улыбка сделалась ироничной.
— Мы все здесь — сумасшедшие женщины Чезаре. Я тоже одна из его пленниц. — Голос ее смягчился, сделавшись печальным. — Проходя со своей армией между Кервией и Равенной, он убил моего мужа и захватил наше поместье. — Она устремила на меня взгляд своих темных глаз. — Говорят, вы были его любовницей.
После стольких лет, проведенных в доме Борджа, я оценила ее прямоту по достоинству.
— Когда-то была, — ответила я. — Но я не смогла любить человека, который оказался убийцей. Теперь я презираю его всем сердцем.
Графиня одобрительно кивнула.
— Тогда у нас с вами есть нечто общее. После того как он убил моего мужа, он взял меня в плен. Он содержал меня в роскоши, как и Катерину Сфорца, которая находилась там же, но каждую ночь насиловал меня. Думаю, если б я отдавалась ему добровольно, это доставило бы ему куда меньше удовольствия. — Она перевела взгляд на мутные воды Тибра. — И вот я здесь. Я наскучила ему, и он оставил меня в покое, чему я только рада. Но до тех пор, пока Чезаре не потерпит поражение — или пока Папа не умрет, — мне отсюда не выйти.